— Прапорщика Верхоту ко мне! Сам к механикам сгоняй. Броню к палатке. Пусть взвод Селезнева готовится к выезду.
Едва сержант скрылся за дверь, майор придвинул к себе карту и задумался. Старая дорога проходила с другой стороны Шароаргуна. Ею пользовались только пастухи и то не часто. Они даже не рисковали прогонять по ней овец. Однажды, напуганные близким криком ворона, несколько овец сорвалось с обрыва. Зато старый мост до сих пор стоял целехонек. Старики в селе говорили, что раньше по нему проезжали машины с грузом. В палатку влез прапорщик Верхота. Лицо в поту, руки покрасневшие от воды. Демонстративно вскинул руку к козырьку выгоревшей кепки, хотя обычно командиры обращались друг с другом по–простому и на «ты»:
— Прапорщик Верхота по вашему приказанию прибыл!
— Присаживайтесь!
Панкратов постарался «не заметить» этой демонстрации, на то были причины. Смуглый, кареглазый Верхота опустился на самый край стула и приготовился слушать. По взволнованному лицу командира он уже понял, что дело серьезно и об обиде придется на время забыть. Майор потер виски, забыв о грязных руках. На коже появились грязные полосы. Офицер выдохнул:
— Вот какое дело, Назар Кондратьевич! С той стороны Шароаргуна, на старой дороге кто–то бой ведет. Я приказываю вам, как самому опытному, возглавить группу. Вы бывали в той стороне не раз. На броне доберетесь до обвала без проблем. Три дня назад Ковалев говорил, что дорога хорошая. Я попытаюсь связаться с соседями, может они кого отправляли в рейд.
Прапорщик вскочил на ноги:
— Есть, товарищ майор! Разрешите идти?
Панкратов встал и совсем не по уставному сказал:
— Идите, Назар Кондратьевич и возвращайтесь. Нам надо будет поговорить…
Верхота внимательно взглянул на командира и кивнул:
— Хорошо, Анатолий Александрович. Поговорим.
Выскочил из палатки. Через считанные минуты группа была готова. Солдаты в бронежилетах, лифчиках, касках, с автоматами в руках, запрыгивали на броню, ничего не спрашивая. Каждый слышал выстрелы на другой стороне, надеясь по дороге узнать все от Верхоты. Майор не стал проводить инструктаж, понимая, что времени нет. Выйдя из палатки, он внимательно смотрел вслед удалявшейся бронетехнике.
Панкратов понимал, что виноват перед прапорщиком и надо было извиниться еще накануне. Все случилось из–за письма, пришедшего рядовому Снегиреву с Нижнекамска. Девчонка, с которой он полтора года переписывался, сообщила о своей свадьбе и просила больше не писать. Колька был в карауле, когда получил горькую весть. Несколько минут стоял не шевелясь, только пальцы побелели на автомате. А потом он исчез. Через минуту на окраине лагеря раздалась длинная очередь. Верхота добежал первым. Снегирев расстреливал девичьи фотографии и письма. Его губы что–то шептали, а по щекам текли слезы. Прапорщик все понял. Забрал из рук парня оружие и прижал к себе солдата:
— Все пройдет, сынок. Встретишь и лучше, и красивее, и умнее. Держи себя в руках. Знаю, что больно, но ты солдат. Меня ведь тоже однажды не дождались с Афгана…
Солдат уткнулся в плечо мужчины и рыдал. Солдаты, выскочившие из палаток на выстрелы, молчаливо столпились метрах в ста. В этот момент к двум мужчинам подошел майор Панкратов. Резко спросил:
— Кто стрелял?
Верхота чуть отстранил парня и просто сказал:
— Я. Помог расстрелять письма от предавшей девчонки.
Майор видел, что прапорщик лжет и заорал, не сдерживаясь:
— Вы лжете! Рядовой, пять суток наряда за стрельбу без оснований!
Прапорщик придержал рукой Снегирева, готового вскинуть руку к голове без фуражки и спокойно сказал:
— Отойдем, Анатолий Александрович…
В палатке Верхота рассказал все, как было и попросил:
— Отмените наряды. У парня душа запеклась от обиды. Все в роте знали, что он любил эту дуру. Она же ему до последнего письма о любви писала и на вот! Он в эти выстрелы свою боль вкладывал. Отмените!
Майору шлея попала под хвост:
— Не отменю. За эту стрельбу его вообще в трибунал надо сдать. На погранпосту не место ненормальным и не умеющим себя сдерживать!
Прапорщик встал, вскинув руку к кепке и твердо заявил:
— В таком случае я иду в наряды вместе с ним. Дела передам старшему лейтенанту Найденову. Я солгал и тоже должен быть наказан.
Четко развернулся и вышел из палатки. Панкратов так и застыл за столом с открытым ртом. Он давно знал, что прапорщика Верхоту солдаты любят и уважают. Через пару часов майор увидел прапорщика и солдата на кухне. Они оба отмывали котлы и о чем–то переговаривались. Вместо того, чтобы отменить наряды, командир прошел мимо, словно не заметив. Зато увидел лица солдат, в глазах их стояло отчуждение. Майор, разозлившись на поступок прапорщика, скрылся в палатке. Сел за стол и задумался, прокручивая ситуацию в голове. Все больше склонялся к мысли, что не прав, но извиняться накануне так и не пошел, считая, что этим унизит себя…