Удивится дедушка, обрадуется! Ну, может, и покорит немного — за самоволие. Но это только для виду. Ведь Володя уже не раз один в тайгу уходил: и за грибами, и за ягодами. И по Илычу на дедушкиной лодке, на моторе, Володя один плавал. Не так далеко, правда, но все же… Не очень-то и близко — в соседнюю деревню, например… Но так далеко, как сейчас, Володя никогда еще не отлучался. Удивится дедушка, обрадуется, возгордится внуком: «Мужчина, — скажет, — настоящий ты вырос, Володечка!»
Так Володя шел и заранее торжествовал, переживая свой внезапный приход в разных милых подробностях. Это, конечно, была ошибка — заранее торжествовать. Потому что не говори «гоп», пока не перепрыгнешь… Никогда не следует торжествовать свою победу заранее. Но… но не будем за это очень винить Володю! Ибо все люди эту истину знают, все — даже очень опытные и умные и даже ответственные люди, — однако и они часто торжествуют свои победы заранее. А потом жалеют об этом. Но так уж устроен человек, и ничего тут не поделаешь…
Пока Володя шел, он все время слышал слева, по склонам, звон колокольчика, как будто бродит там лошадь или корова с колокольчиком на шее. Ходит животное, щиплет траву — и колокольчик звенит! Вот как сейчас — то громче, то тише… Но Володя только улыбнулся: знал он, что это галлюцинация. Это ветер в камнях поет, а кажется, что колокольчик… Хитрый этот ветер! Это он хочет запутать Володю: думает, что Володя пойдет искать корову или лошадь — и с тропы собьется! Но не такой дурак Володя, пусть ветер не думает! С тропы он Володю не собьет!
И вот запах гари тоже — опять принес ветер запах гари… Вроде бы костер неподалеку горит. Но это не костер — это ветер принес откуда-то издалека запах лесного пожара. И тогда, когда Володе показалось, что речная радуга горелым пахнет, это тоже ветер принес вместе с брызгами запах пожара…
В это время Володя — как-то незаметно для себя — вошел в огромную тучу комаров над хребтом. Туча поднималась высоко вверх и тянулась вперед по хребту чуть ли не на километр — даже небо посерело! Володя прошел несколько шагов и остановился: трудно было идти — в такую комариную метель он попал! Густые тучи комаров, закрыв небо и солнце в небе, плясали над хребтом как сумасшедшие! И не обращали на Володю никакого внимания. Они вовсе не кусались, заметил Володя. Диметилфтолатом он сегодня не мазался — шел с утра так, и вот пожалуйста: стоит он в густой туче комаров, и они не кусают! Пляшут только как оглашенные вокруг него, забиваются в глаза, лезут в рот, в нос, в уши…
Что у них — праздник, что ли, какой? Или с ума они все посошли? И вдруг вспомнил Володя — свадьба это у них, у комаров, такая сумасшедшая! Она ведь у комаров всеобщая бывает, говорил дедушка, как у разных других мотыльков и мошек тоже бывают такие свадьбы. Собираются тогда тысячи и тысячи крылатых невест и женихов в воздухе — где-нибудь над открытым местом — и пляшут и веселятся, забыв обо всем на свете. Хоть из пушек по ним пали — они только о своей свадьбе тогда думают. «Всегда бы они эту свою свадьбу играли, — подумал Володя. — Хорошо бы нам было! Не кусали бы они нас! Но свадьбы такие недолги, как всякий праздник».
Есть такие мотыльки, еще сказывал дедушка, поденки называются, так те, как только родятся, сразу себе такую свадьбу над землей устраивают — над рекой, как правило, — летят они белыми тучами, густым мягким снегом, тоже как метель, и тут же, справив свою свадьбу, падают наземь, откладывают яички будущих поколений — и умирают! Они родятся и живут один только миг — ради короткого праздника, ради свадьбы!
«Бывают же такие бедные мотыльки, легкомысленные!» — подумал Володя. Он пробирался в миллионокрылой туче пляшущих комаров — воздух наполнен был бесконечным сипением комариных крыл, — все время зажмуриваясь, зажимая ноздри, втянув голову в плечи, отплевываясь, пока не выбрался из этого комариного праздника. Володя нашел тропу, сворачивавшую с хребта вниз, и пошел по ней, окунаясь в тайгу, как в море — на самое дно. Под хребтом среди деревьев комаров тоже не было — собрались все там, наверху.
«Обычно такие комариные свадьбы бывают в июне, а сейчас август, — странно! Наверное, оттого, что такая жара в этом году. Видно, комары себе еще одну, внеочередную свадьбу устроили! Разгулялись! Ну и слава богу! Пусть веселятся. Жидкость свою антикомариную сэкономлю!» — подумал Володя.
Он опять шел под зеленой кровлей, в тени, в прохладе, ища глазами родник. Скоро он нашел его — вода била ключом в небольшом круглом кратере под камнем, на дне кратера танцевал песок — серебристые пузырьки воздуха поднимались оттуда вверх и лопались на тихо бурлившей поверхности прозрачной воды, переливавшей через край и бежавшей дальше вниз по траве и камням, покрытым железной ржавчиной. Вокруг родника буйно разрослись ярко-зеленые подушки мха, покрытые темно-золотыми стрелками кукушкиных слез, а еще густой высокой травой и пышными лопухами, тоже яркими, ядовитыми.
Володя сначала лег в траве на живот, приникнув к живой воде, и долго пил, глядя на свое призрачное, колыхающееся в глубине родника отражение. Он пил долго, маленькими глоточками, потому что вода леденила зубы. Когда он отрывался от родника, пережидая ломоту в переносице, с лица его громко падали в воду серебристые капли. Потом он встал, сполоснул и наполнил водой котелок. Собрал хворост, поджег, приладил над огнем котелок с водой на толстой сырой осиновой палке с рогулиной на конце, воткнутой острым концом в сырую мшистую землю, косо над оранжевым пламенем, — и стал ждать, пока закипит вода.
Он сидел и смотрел на пляшущее пламя и вокруг: на убегающую вниз, в темную чащу, тропу, на темные узоры деревьев на фоне светлого неба, где медленно шагало солнце, на пробивающиеся сквозь еловые лапы и березовые кудри тонкие пляшущие золотые лучи, игравшие промеж стволов солнечными зайчиками на земле — прелой, усыпанной красными, желтыми и черными бархатными листьями, хворостом, шишками, гнилушечной трухой.
Вода в котелке быстро закипела. Володя осторожно снял его, поставил на мшистую подушечку, насыпал в дымящую воду горсть черного чая — размешал его веточкой. Чаинки в котелке закружились, отдавая воде цвет и запах. И, кружась, оседали на дно, оставляя сверху темную пену, — вода потемнела, стала темно-коричневой, почти черной. Володя бросил в нее горсть сахару, тоже размешал его, потом достал кружку, и хлеб, и полиэтиленовый мешочек с солеными хариусами.
Вкусно — соленый хариус со сладким чаем! Володя нарезал рыбу ножом поперек, отрезал хлеба, зачерпнул чаю, обтерев кружку тряпочкой, подул оттопыренными губами, отхлебнул, обжигаясь, горьковато-сладкий душистый глоток и сразу закусил соленым — и хлебом…
Видели бы вы этого маленького лесовичка в тихой, разноцветной таежной чаще! Как он сидел, скрестив на моховой подушке ноги, и пил, и дул на чай, и щурился от удовольствия, и жевал облизываясь, и вздыхал от тихой радости, и глядел мягкими синими глазами в удивленно и преданно смотревшую на него невидимыми взорами лесную чащу!
Потом Володя опять шел — не спеша, спокойный, думая о дедушке, о тихой чистой избушке деда с белым, выскобленным полом, со смолистыми бревенчатыми стенами, в которых торчит между бревен сухой желтый мох, с маленьким, то голубым, то черным, то золотым, окошком на реку, с кроватью — дедушкиной и Володиной — под высоким, до потолка, белым марлевым пологом от комаров, с белой, побеленной глиною и разрисованной глиной же большой пузатой русской печкой. Шел и думал о маленькой бане на берегу, возле самой воды, в которой они с дедушкой непременно сразу же напарятся, а потом будут нырять с прилипшими к телу березовыми листиками в холодные воды Илыча — прямо из облаков горячего пара в облака ледяных брызг над маленьким речным порогом с холодно-кипящей водой, от которой так захватывает дух, что легкие замирают — останавливаются, и сердце останавливается, и мгновенно застывает разгоряченная кровь! Шел Володя и думал, как пойдут они с дедушкой сено ворошить и семгу из сетей вынимать, и как они ее потом жарить будут, жирную, розовую, и солить, а если икрянка попадет, и икру солить будут. И как они с дедушкой по ягоду пойдут — по клюкву на болота и по грибы на вырубки, в яркие чащи, — думал о всех этих простых человеческих радостях, даже не думая о том, что это простые и великие радости, которые не каждому в этом мире даны. Думал о них просто потому, что любил их, жил ими. Он думал еще о том, что скоро зима — пушистый снег хлопьями в воздухе и сугробами на земле и синий лед на реке, по которому он будет бегать на коньках в короткие серенькие зимние дни: И о школе он тоже подумал, и об Алевтине, что опять будет сидеть с ней рядом на первой парте в теплой, маленькой зимней школе и играть на переменках в салочки. Он с удовольствием подумал о том, как будет с Алевтиной смотреть вечерами в школе телевизор — разные передачи из Москвы по системе «Орбита», и делать уроки возле замерзшего пальмами окна в теплой избе, когда за стеной и в трубе поет вьюга свою бесконечную зимнюю песню…