Володька проводил его насмешливым взглядом. Куга зеленая. Салага. Сазан-годовик. Уже такие молодые петушки начинают кукарекать. Сначала голос поставь, а потом и пой. Закон… Закон — тайга, товарищ младший генерал. Твой закон всю нынешнюю ночку на мои денежки гудел. Вот тебе и весь закон. Только пискни теперь кто на Сагина — вмиг рука с волосатой пятерней поднимет телефонную трубку и… Как бы тебе, молодой Иван, в самом скором времени не поехать охранять природные богатства в пустыню Каракум. Там ведь тоже, поди, есть что охранять, в песках-то этих. Володька рассмеялся. Старый инспектор схватил Сагина за тельняшку.
— Скалишься, Освод? — прошипел он в Володькино лицо. — А забыл, как в народе говорят, что, мол, хорошо тому смеяться, кто последним смеется?!
— Но, но. — Володька сбросил с тельняшки ухватистую ладонь. — Лапы-то прибери! Тебе сейчас свое горло беречь впору, а не чужое лапать. Руки у тебя нынче коротки. Понял?!
Инспектор из желтого стал зеленым.
— Думаешь, я не знаю, чего ты так осмелел? — сипло прошипел он. — Или не ведаю, с кем сегодня ночью гудел? Все знаю, все ведаю. Думаешь, шишек прикормил, припоил, девочек под их подстелил, и все? Твоя взяла? Ничего, на хитрую скважину ключ с винтом! Я с тобой не совладал, виноват, мой грех. Только не всегда тебе в меде купаться, времечко на дворе настало аховое, я горю, но и ты, Освод, придет день, запылаешь!
Он погрозил Володьке кривым дрожащим пальцем.
— Молодой Иван сквозь чист. К нему на кривой кобылке не подъедешь. Гляди, как бы теперь и пузатые дружки твои не закачались! Попомнишь тогда, как я тонул, а ты приплясывал. Жизнь, она длинная.
— Вали, вали отсюда, — нахмурился Володька. — До моих дел не твоя печаль теперь. Попел песенку и будет — долго тебя слушали, да больше не хотим. Прокурору допоешь…
Старый инспектор отвернулся и быстро пошел к моторке. На самом конце пирса он оглянулся на улыбающегося во весь рот Сагина и прокричал, как выплюнул:
— Еще-поймешь, гад, как с законом шутки шутить!
Затарахтел мотор. Володька пожал плечами, молодецки сплюнул и пошел досыпать сны.
И только где-то на самом краю его умудренного жизнью сознания царапалось неясное предчувствие назревающих неприятных перемен. Слишком уж чистые и ясные глаза смотрели на него минуту назад из-под рыжеватых, выгоревших бровей.
А, ничего — успокоил он себя. — Обтешется. Акдарья и не таких от глупости отстирывала. — И все-таки, несмотря на все удовольствие, полученное от поражения давнего врага, Володька и впредь предпочел бы иметь дело именно с ним. С тем знаешь, как быть. А новый что? Молодой, горячий, как бы дров сглупа не наломал.
— Э-э-х, — вздохнул Володька. — Спа-а-ать хоцца!
Через два дня Сагин был взят с сетями на Киярской яме. Слава богу еще, что ни одного замета он сделать не успел. Обошлось в полстраха. Сети были конфискованы, составлен протокол, и Володька оштрафован на полсотни.
Неприятно, конечно, было Сагину, но он только усмехнулся: новая метла по-новому метет. Что ж тут поделаешь? Подождем, потерпим. И дождик не всегда мочит, и солнце не вечно печет. Сагин был уверен, что налеты молодого Ивана временные, только для нагона страха. Володька и сам точно так же бы шустрил, окажись на Ивановом месте. Ведь когда-то же он нажрется властью и поуспокоится. Тогда и потолкуем по душам.
Но соприкоснуться душами не удалось. Вскоре последовала еще одна ночная встреча с поличным, на яме. Теперь уже в Володькином глиссере лежал центнер свежедобытого сазана. Еще через пару дней Сагин попался опять.
Тем же утром на его участке был сделан обыск. У Володьки конфисковали восемнадцать сетей и четыре больших бредня. Откуда взялась такая железная уверенность в полной недоступности для «оперов» конторского склада — бог весть, а только пострадал Сагин крепко. Всего только и осталось у Володьки из снастей, что два бредня и четыре сети, находившиеся дома.
ОБХСС завел дело на Сагина. Все необходимые для этого материалы были представлены инспектором рыбнадзора Никитиным.
Что творилось в душе Володьки в этот страшный месяц, когда молодой Иван недрогнувшей рукой рушил многолетнее Володькино благополучие и тюрьма вновь стала ходить за Сагиным по пятам, он никому не сказал. Тут и Люська не могла ничего путного ему присоветовать. Акдарья словно превратилась в минированное поле, в собственном своем, считай, огороде приходилось ступать с опасением и оглядкой.