Словно белки, бегающие по кругу, Володькины мысли все возвращались к деньгам. Ведь они были главным условием спасения. Деньги решали все. Украв деньги, больше чем жизнь отняла жена у Володьки: она отняла надежду.
Выдержать удар такой разрушительной силы и не сломаться окончательно помог Володьке никогда не покидавший его инстинкт жизни. Много было опасных рифов и коварных водоворотов в предыдущем плавании, и все их прошел Сагин благополучно. Вот и сейчас никак не верилось ему, что наступило время подвести окончательный расчет.
— Нет, — пробормотал он, стиснув зубы, — нет, не дамся!
Сильно пошатнулся Володька, смертно пошатнулся, но устоял.
В час между волком и собакой Володька проснулся. Словно бы кто-то стоявший на стреме внутри Сагина, толкнул под ребра: пора!
А и сон был, какой там сон, слезы, а не сон. Судорожные провалы в мозгу, вспышки дикого страха, бесконечный и мучительный бег от беспощадных преследователей, пульсирующие короткие искры слов, словно бы выкрикнутых на предсмертном выдохе:
— Не дамся!..
Володька утер ослабевшей рукой холодную испарину, густо высыпавшую на лбу, и настороженно огляделся.
Серые тени окружающих его контуров и предметов мира проступали с каждой минутой все резче и ясней. Словно на проявляемой фотографии, из полутьмы появлялись густые ветви низкорослого можжевельника, обступившего со всех сторон Володькино лежбище. Далеко за ними заколыхалась, постепенно приобретая зримые очертания, темная полоса воды. Легкий парок плыл от нее к серому осветляющемуся небу. В просвете высоких камышей Володька различал длинную песчаную косу, на которую он выбрался из реки этой ночью. Таяла легкая ночная прохлада. Песок под Володькой почти остыл.
Страшное внутреннее напряжение, не покидавшее Сагина вторые сутки, словно бы несколько поутихло. Он вяло отмахнулся от назойливого комара. «Вот так бы и от „ментов“», — невольно подумалось ему.
Володька поднял глаза к небу. Жарынь сегодня будет — от и до. Через пару часов не продохнешь.
Чувство нестерпимого одиночества, оторванности от жизни охватило Сагина. Он провел ладонью по подбородку. Двухдневная щетина затрещала под пальцами. «С такой рожей куда сунешься? — тоскливо подумал Володька. Сейчас видно, что беглый. Да и куда бежать, кто меня где ждет? Одни „опера“ и караулят».
— Ой, Люська, Люська, — судорожно всхлипнул он, — что ж ты, дура, со мной содеяла? Не для тебя ли всю жизнь старался? А ты что?! Руки-ноги оторвала.
Володька застонал.
Ой, женушка моя! Я ли тебя не ласкал, не холил? Я ли тебя с головы до пяток не облизывал? За что ж ты меня так? Мало тебе оказалось того, что есть? Всего мало? И дома мало, и машины мало, и сберкнижки мало, и мебели, и барахла, — последнее забрала. Жизнь ведь свою упрятал я, а не пять «кусков», жизнь, Люська, жизнь! А ты ее на моих слепых глазах утащила. Что ж мне теперь делать остается, Люська мертвому-то? Ну, скажи же мне, ну отве-е-еть?..
Володька упал лицом в остывший песок и со стоном поехал головой вперед, словно пытаясь прободать лбом надсмеявшуюся над ним землю. Плечи его обмякли.
…Потекло время.
Внезапно Сагин оторвал от земли чугунную голову. В плавающей, серой тишине произошло какое-то непонятное изменение. Володька еще не успел понять, что его насторожило, но уж дыбом встали почуявшие неведомую опасность рыжие густые волосы на его загривке, мощная короткая шея ушла в плечи, а маленькие глазки быстро забегали по сторонам, ощупывая окрестности.
Издалека по-над водой шел тихий, невнятный звук. В следующее мгновение Володька узнал его. Моторка. И вроде не одна.