Вот снова загрохотало:
— Вздумаешь сопротивляться или там стрельнуть в кого, так знай, тебе же хуже будет. Церемониться не станем, у нас приказ: при попытке вооруженного сопротивления убить на месте! Так что лучше не дури, выходи сам.
Володька сглотнул вязкую слюну. «Так вон оно в чем дело. Боятся, что ушибу кого. Не любят, видно. Привыкли сами всех ушибать. А чего вдруг насчет стрельбы? Стрельнуть-то как раз нечем. А-а-а! — сообразил Сагин. — Это они опасаются за ту „тозовку“, что я утопил. Не знают, что винтовка в реке и что патронов к ней все равно не было. Трусят, чтоб палить не начал. Ну это конечно, кому охота под дурную пулю лезть? А то бы враз кинулись. Вот оно что!..»
Перед ним словно забрезжила неясная надежда на спасение. И не то чтобы на спасение, а просто, может, найдется какой-то пока неведомый Володьке ход, который ведь должен быть, существовать где-то в его беспощадной судьбе. Ведь нельзя же было довести его до полного краха, за которым уже все — конец, провал, смерть!
«До ночи бы как-то протянуть, до ночи, — взмолился Володька. — Там уже пусть хоть с тыщей собак гоняют, ночь не выдаст, за ночь я далеко отсюда буду. Эх, надо бы сразу когти рвануть, черт с ними, с деньгами, жизнь дороже любых денег!»
Милиционеры еще постояли, переговариваясь, потом, явно нехотя, начали растягиваться в цепь. Микрофон опять взвыл на весь остров.
— Сагин, выходи, в последний раз говорю! Спасай свою жизнь! Другой у тебя не будет!
Володьку забила мелкая дрожь.
На косе послышалась резкая команда. Заблестело оружие, цепь милиционеров двинулась вперед. Первый же ее шаг словно сорвал со спускового крючка пружину Володькиного молчания. Он не успел сам сообразить, что делает, как хриплый его голос прорезал напряженную тишину.
— Стойте, гады! Постреляю всех!
Дальнейшее произошло в мгновение ока. Цепь резко остановилась, словно наткнувшись на невидимое препятствие. Милиционеры пригнулись к земле и выбросили вперед автоматные стволы. Маленький, худощавый проводник овчарки, быстро наклонился к собаке и отстегнул карабинчик ошейника. Последовала зловещая команда: — Фас! — И крупный серый зверь огромными прыжками устремился в глубь зарослей.
Володька невольно подался назад. «Бежать!» — мелькнула испуганная мысль.
Страшным усилием воли Сагин принудил себя остаться на месте. Любому дураку было ясно, чем закончится состязание в беге с тренированным кобелем.
Володька быстро скинул с плеч измятый полотняный кителишко с осводовскими погончиками и обмотал им левую руку. Часто и прерывисто вздымалась тельняшка на его груди.
Не дамся! — пульсировала в виске одна мысль.
Володька окинул взглядом пространство перед собой. Маленькая песчаная полянка, место его разрушенной мечты, теперь стала ареной борьбы, ставкой в которой была Володькина жизнь.
Черт! Сагин метнулся к краю полянки и подхватил брошенную им саперную лопатку.
Когда Володька разогнулся, овчарка уже была в пяти метрах от него. При виде Сагина серая с черными подпалинами шерсть разом вздыбилась на кобеле. Красные от ярости глаза, казалось, рвали Володьку в клочья. Зловеще хрипя, пес кинулся на Сагина.
Володька, пригнувшись и выставив вперед обмотанную кителем руку, рванулся навстречу овчарке. Прыжки их слились в одно неразличимое, молниеносное движение. Острые желтые клыки сомкнулись на Володькиной предплечье. Несколько секунд шла отчаянная борьба в воздухе, потом человек и собака упали на прохладный песок. Клыки овчарки пробили Володькину руку насквозь. Злобно рыча, разъяренный пес бешено дергал головой, стремясь вырвать кус Володькиного мяса. Сагин отчаянно пытался оплести овчарку ногами и прижать к песку. Несколько секунд они катались по земле. Собачьи когти в кровь изодрали Володькино лицо и превратили в лохмотья тельняшку на его груди.
Минуту борьба продолжалась безуспешно, но наконец человек пересилил животное. С натужным стоном Володька подмял кобеля под себя, накрыл мускулистое, хрипящее горло круглой ручкой лопаты и резко хекнув, навалился на нее.
Под буковой точеной палкой сухо хрустнули и сломались шейные позвонки. Клыки пса, мертво зажавшие Володькину руку, внезапно ослабли. Не веря в победу, Сагин еще раз с силой налег на черенок. Под ним в конвульсиях билось горячее, сильное тело.
Наконец, с трудом вырвав руку из нежелавших размыкаться стальных челюстей, Володька поднялся с песка. Он тяжело дышал. Резкими толчками билась вена на виске. Окровавленное лицо покрывали глубокие царапины и ссадины, тельняшка обвисла клочьями.
— Значит, так. Значит, кобелем травить, — бессмысленно и жалко повторял Сагин. — У-у-у, «ментовские» гады! Значит, кобелем…