Все было бы хорошо, если бы и дальше шло так, как шло, но тут настигла Володьку новая беда. Рыбоохрана, будь она неладна!
Пока сазана в Акдарье было — ешь не хочу, пока всякий и каждый мог брать его без малейшего труда, сколько душе угодно, рыбинспектор и не смотрел в Володькину сторону. Ну разве когда щупал он Сагина за вымя, но прессовать всерьез — не прессовал.
Вон их сколько, таких Володек, крутится около дарьинского сазана, что ж, каждому горло рвать, что ли? — здраво рассуждал сберегатель народного богатства. Опять же, ведь не за границу они тех сазанов поволокут; свои же и купят, свои же и съедят. Этого добра на наш век хватит. Пускай пока пользуются.
Володьку очень устраивал ход охранных мыслей.
Но вот рыбы стало меньше; рыба стала дорога, и сразу обнаружилось, какие завидущие глаза притаились под лаковым козырьком форменной черной фуражки. Каждый шаг давался Володьке со значительными трудностями. Инспектор начал доить Володьку не по чину. Плавной замет приходилось дробить чуть ли не пополам. Володька только скрипел зубами от неслыханного грабежа. В самую черную полночь-заполночь по следам водяных усов Володькиного баркаса тарахтел движок рыбоохрановской моторки. Прилипчивый гад чуть ли не высовывался из воды вместе с Володькиной сетью. Сагин нисколько не удивился бы, нечаянно обнаружив его (чтоб он сдох!) третьим в собственной постели.
Наконец дышать стало совсем невмоготу. Володька попробовал было потолковать по душам с озверевшим охранителем речных богатств. Но куда там! Инспектор надулся, как хороший индюк.
— Кто тут на Дарье хозяин? — презрительно процедил он сквозь зубы. — Я тут хозяин. А ты кто? Ты здесь пришей-пристебай. Из моей милости живешь. Вон ты как за два года на рыбе нажрался. И «Ижок» у тебя с коляской, и сети какие хочешь, и карбас, что картинка, и уже свою домину начал строить, — а через чего это все? Я что, не помню, каким ты здесь, на реке, появился? Только голый зад блестел да зубы щелкали, вот ты какой пришел. А теперь барин. А спросить — кто ты таков есть, чтоб по своей воле вольготничать, так скажем, на народном добре? А есть ты злостный браконьер и спекулянт, и место твое не возле реки, а сам знаешь где. И дело твое — молчок! И притихни, как мыша, чтоб я больше твоих вяканий не слышал! Живешь, пока велю; а захочу, так и не станет тебя вовсе. Место свое знай. Стригу тебя, стало быть, время пришло стричь. Вот так-то! — как вбил рыбинспектор в Володькину голову дубовый, тесаный кол.
Володька хотел было намекнуть оборзевшему гаду, что уже не один такой шустрик поплыл под водой до первой большой ямы, сомам на закуску, да поостерегся выпускать язык. Не ту собаку бойся, которая гавкает, а ту, которая молчит. Баркас не спрячешь, сети — вот они где, все Володькины промысловые места инспектору наперечет известны. Захочет нагадить, так шутя припутает на самой горячине, а там «шмон», и останешься в чем мать родила, да еще останешься ли? Вторая судимость, не первая, — припаяют срок на полную катушку, — Москва слезам не шибко верит.
Пришлось промолчать.
Овчинка перестала стоить выделки, и верткий Володькин умишко стал раскидывать щупальца коротеньких мыслей.
Как быть? Порешить гада втихую, притопить с парой булыганов за пазухой где-нибудь в глубоком, потаенном омутке? Володька знал по Акдарье великое множество таких добрых местечек, а там бы его через месяц, глядишь, чисто подобрали знаменитые акдарьинские сомы. Или, может, настала пора опять переключиться на новое поле деятельности? А затраты на лодку, на стосильный мотор, на сети, а налаженная цепочка перекупщиков, а привычка жить по своей вольной воле и хотению? И все это кинуть псу под хвост из-за какого-то водяного гада? И начинать с начала, с мелкого, невидного нуля; лебезить и ерзать, пока мало-мальски снова не станешь на ноги? Ну нет, такого ни возраст, ни характер не позволяли.
Володька крепко задумался. И вот тут, в самый тяжелый момент, и обнаружилось, как верно он выбрал подругу жизни. Ай да Люська, ай да голова! Сказала, как отрезала. Конечно, надо было искать защиту и прикрытие под вывеской какой-либо государственной конторы. Там попробуй тронь!
Володька так и подпрыгнул.
— Вер-р-рна!
Он побегал по старым знакомым, порыскал по берегам реки и набрел на только что открывшийся пункт спасания утопающих. Это была манна небесная. Словно сам перст божий прямо указал на Сагина — быть тебе отныне, парень, человеком особой судьбы и особого предназначения. Так стал Володька матросом-спасателем второго класса местного отделения Общества спасания на водах, а попросту — Володькой-Осводом.