Кочубей приосанился. Слова начдива доставили ему удовольствие.
— Ну, раз партия решила, значит, тут уж нечего нашему брату размусоливать. У партии мозги правильные… — Кочубей подумал. — Как я понимаю, поручено мне организовать глубокую разведку?
— Да. У тебя найдутся пронырливые и стойкие ребята?
— У меня… — обидчиво протянул Кочубей, — у меня всё есть, Митя. Я тебе предоставлю из своей бригады кого хочешь. Рубаку надо — прошу! Пулемётчика — пожалуйста! Станцевать— пожалуйста! Мои хлопцы губернаторами могут работать… вот какие у меня хлопцы! — Кочубей хлопнул в ладоши. — Володька!
Появился растрёпанный Володька, любимец Кочубея, воспитанный бригадой мальчишка, неизвестного рода и племени, «партизанский сын», как звали его кочубеевцы. Мальчик укладывался спать и был в матросской тельняшке, охватывающей его небольшое сильное тело.
— Вот шо, Володька: собирайся к Шкуро в гости. Ты добрый грамотюка — до тыщи считать можешь. Да и очи у тебя як у обезьяны на ярмарке. Да ещё почту подполью подкинете. Письма от партии. А чтоб тебе одному не было скучно, возьми с собою… — Кочубей внимательно оглядел присутствующих и, задержав взгляд на Пелипенко, добавил: — Пелипенко.
Игнат Кочубей ущипнул избранного.
— Вот, Охрим, со взводного — в почтари, — подмигнул он. — Колокольцы не забудь прицепить на оглобли.
Иван Кочубей сердито взглянул на брата. Крупным шагом прошёлся по комнате. Что-то соображая, бормотал про себя:
— Вот моего начальника штаба зараз нема, он бы придумал фокус.
Потом лицо Кочубея озарила новая мысль, он осклабился, круто повернулся.
— Пелипенко будет слепцом, Володька — поводырём. Струмент для слепца достать Игнату. Давай, Митька, почту. Да побалакай обо всём с хлопцами. А ты, Пелипенко, хоть и слепой, — гляди в оба, шо там у Шкуры.
Кондрашёв поднялся:
— Ну, вот и хорошо. Не зря я. к тебе, Ваня, обратился. Значит, всё сделаешь?
— Раз надо — сделаю.
— Прощай.
Они расцеловались.
— А вы, разведчики, — обратился начдив к Пелипенко и Володьке, — выйдем со мной. Там на крылечке минутку посидим, поговорим. На крыльце и прохладней и «чужие уши» видней.
Они вышли из дома. На дворе горели неяркие костры, и возле них кучками сидели бойцы дежурной части. На улице у забора стоял конвойный отряд Кондрашёва. У коновязи пофыркивали осёдланные кони. Начдив огляделся, опустился на ступеньки и в присутствии Кочубея подробно рассказал о цели разведки.
— Отправляться немедленно, — сказал Кондрашёв. — Время не терпит.
II
Ночью по Волчьей балке перешли условную линию фронта шестипудовый «слепец» с органчиком и поводырь. Сделав около двенадцати вёрст по полевым дорогам, они добрались к рассвету до Крутогорского почтового тракта.
— Как добрые кони, — отдуваясь, сказал «слепец». — Не швидко[1] Володька?
— Нет, товарищ Пелипенко, я быстрый. Им встречались и всадники и подводы, но никто не обращал на них внимания. Много бродило тогда певучих слепцов по кубанским укатанным шляхам.[2] На ярмарках и базарах слушали их, швыряли в железную чашку грошовую милостыню, но здесь объезжали нищих рысью, чтоб не подцепились ненароком.
Миновав аул и переходя вброд студёную протоку, взводный поскользнулся, упал и вымок.
— Тю, бес кривоногий! — ругался Пелипенко. — Как с коня сойду, так нападёт на меня какая-то трясучка!
Пришлось задержаться, хотя Крутогорская была перед ними. Сделали привал. Выжали вдвоём скудное одеяние нищего. Растянули на кустах для просушки. Голый Пелипенко отмахивался жухлым листом лопуха от осенних назойливых мух.
Лес обширной долины Кубани прорезывался протоками. Кое-где зеленели луговины, покрытые сочной высокой травой. На крутое правобережье нависали сараи и заборы приречных дворов. Напротив ворчливой водяной мельницы, на обрыве, отчётливо выделялись кирпичные высокие стены какой-то заводской постройки. От завода круто вниз вела деревянная лестница. По лестнице спускался казачий оркестр. Под солнцем золотели трубы, вспыхивая и потухая. Трубы просигналили последний раз на свайном пешеходном мосту и скрылись в лесу. В лесу, очевидно, предполагалось гулянье.