Сутки без пищи, а главное — без курева. Острое желание курить на время заслонило физическую боль.
«Одну б затяжку перед смертью!»
Вдали, над жёлто-зелёными лугами маячили конные фигуры.
— Видать, казаки карачаевцев рубать учат, — вглядываясь, определил долгоносый конвоир и, засмеявшись, добавил: — Гололобых в воскресенье только и погонять. В будни на этом плацу больше сами казаки лозу рубают…
Второй флегматично предложил:
— Балачки да калячки, а дело стоит. Надо в расход пущать, а то есаул Колков ноги повыдирает.
И, очевидно, считая себя старшим, громко крикнул:
— Сто-о-ой!
Подводы остановились. К повозке с пленниками подошли два казака, просто ради любопытства. Остальные, отойдя от дороги, прилегли и наблюдали.
Старик подводчик, не вставая с места, обернулся и, скосив выразительно глаза, предложил:
— Решайте их на дрогах. Всё едино мертвяков-то возле дороги не кинешь. Надо ж их отволочь подальше от станицы… по-хозяйски.
Конвоиры спешились. Таща лошадей в поводу, обошли дроги и остановились. Лица их были серьёзны и вспотели. Старшой почесал затылок.
— Кровь, может, где брызнет. Ничего?
— Ладно уже. Говядину ж возим на базар, — разрешил старик и молодо спрыгнул с повозки.
Володька глядел испуганно. Его чёрные глаза казались каплями блестящей, влажной смолы. Он только сейчас понял близость нелепой расправы. Никогда ему смерть не казалась такой близкой и простой. Пелипенко был наружно спокоен и, стараясь улыбнуться, сказал нарочно громко:
— Прощай, партизанский сын.
У Володьки глаза подёрнулись досадной слезой. Он нервно кусал губы. Пелипенко видел только его стриженый тёмный затылок и жёлтые остюки в волосах.
— Что ж это такое? За что? — беззвучно шептал Володька.
Конвойные, сняв винтовки, мялись. Дело было непривычное, и они не знали, как к нему подойти.
Заметив их неуверенность и робость, старик подводчик крутнул головой, взял с воза винтовку и, отступив, презрительно скривился:
— И как это так! Такое сурьёзное дело — и доверять таким сосункам!
Отошёл, пригляделся из-под ладони, перекрестился, вскинул винтовку, начал целиться.
— У, бусурманская сила! Перед кончиной и помолиться некому. То-ва-ри-щи!
Пелипенко свалился лицом вниз. Подводчик прикрикнул. Но взводный не мог самостоятельно приподняться. Старик подошёл к нему.
— Об такую красоту на старости лет руки пришлось марать, — бурчал он. — То-ва-ри-щи!
Увидев на шее Пелипенко крест, он удивился.
— Крест?! Вот так случай! Может, и бога ещё не забыл? — Обернулся, крикнул: — Хлопцы, этого надо вытянуть! Он с крестом. А сопливца — на мушку.
У Володьки вздрагивали плечи. Он тоже лежал вниз лицом. Пелипенко, облизнув сухие губы, тихо, но твёрдо попросил:
— Покажи мне крест. Помолюсь.
Казак, довольный, полез за пазуху взводному и, вытащив крест, положил на ладонь. Пелипенко качнулся вперёд и плюнул.
— Надо кончать! — Старик вытер оплёванную ладонь о полу бешмета, быстро отошёл и, круто повернувшись, вскинул винтовку…
От группы занимавшихся в долине всадников отделился один и подскакал к обозу. Это был рыжий вахмистр, вооружённый нескладной драгунской шашкой.
— Стой, папаша-станичник, — заорал он, — зараз менка сообразим! Господин войсковой старшина товарищей срубает, а ты по недвижной цели, по мишеням нашим, палить будешь.
Пленники во все глаза глядели на вахмистра. Они узнали Тараса Горбачёва, старшину третьей сотни.
— В брата своего пошёл, в Луку, — гневно выдохнул Пелипенко.
— Дядя Охрим, да как же так можно? — вырвалось горестно у Володьки, и слёзы, до этого сдерживаемые огромным усилием детской воли» брызнули на верёвки Пелипенко.
— Июда! — выкрикнул Пелипенко.
Горбачёв, не обращая внимания на впечатление, произведённое его появлением, самодовольный и весёлый, выхватил саблю, просигналил:
— Давай справа по одному!
По сочной луговине один за другим мчались всадники.
Старик, опустив винтовку, восхищённо из-под густых бровей наблюдал любезную его сердцу картину. Карьером впереди всех летел бравый войсковой старшина в красной черкеске. Солнце скатывалось за пологие осыпи плато. Последние лучи вспыхивали на серебряном погоне офицера. Из-под копыт летели ошмётки влажной земли. Блеснуло лезвие шашки, и блеск этот по-разному отсветился в зрачках смертников и старика. Володька зажмурился, Пелипенко вскинулся на повозке, чтобы гордо принять смерть, как полагается красному бойцу-кочубеевцу.