Так поставила дело мать, и отец охотно ей подчинялся, и в семье царил дух благопристойности и взаимопомощи.
Мать была интеллигентней отца, хоть и называлась скромно - домашняя хозяйка. Отец, например, неважно знал музыку. Отец мог взорваться по ничтожному поводу, мог по-женски раскапризничаться. У него иногда срывались вульгарные, плоские выражения, вроде: "перебрал рюмочку", или "пусть он это своей бабушке расскажет", или "что я - рыжий, что ли?" Мать же была безупречна. Ее безупречность наполняла Олега нежной гордостью; но чувство к отцу не страдало от этого сопоставления, Олег был достаточно умен и широк, чтобы не придавать значения мелочам. Так ли важно, что отец неважно знает музыку? Он делает большое дело, все его уважают, и те знакомые с известными и уважаемыми именами, которые дают Олегу научные журналы и отвечают на его трудные вопросы, - это знакомые отца, отец их лечит и ввел их в дом. Отец был краеугольным камнем семьи, фундаментом, на котором мать возводила свою педагогическую постройку.
А что ее педагогика призвана благотворно влиять не только на Олега, но и на отца, - это Олег тоже видел прекрасно, это мельком его забавляло и еще больше сближало с отцом, ставя их как бы на одну доску: двое мужчин, добровольно и добродушно признавших моральное превосходство женщины и вверившихся ей (разумеется, до той черты, где начинается область мужского призвания и мужской независимости), это было в глазах Олега и красиво и правильно, и поднимало всех троих на новую какую-то высоту.
...Олег сидел и решал задачу. Лампа в оливковом бумажном абажуре смугло светила на его узкое лицо с узкими глазами и острыми скулами.
Он решил задачу. Ему захотелось пить. Он вышел в столовую и налил себе воды из чайника на буфете и услышал - у отца разговаривают. Голос отца и чей-то незнакомый, голос молодого мужчины. Олег не вслушивался.
Но голоса поднялись, и несколько слов зацепили его внимание, и он услышал "ты", сказанное молодым голосом.
"Ты"?.. Во всем мире он не знал, кроме себя, ни одного молодого существа, которое с такой непринужденностью, с таким сознанием своего права могло бы сказать "ты" его отцу. "Ты должен", - сказал этот молодой.
- ...Я не хочу, - сказал отец, и было слышно, что он удручен, - не хочу, чтобы ты меня судил слишком строго, послушай...
Кто же это судит отца, и отец, удрученный, стоит перед судом и оправдывается?
- Володя, это всегда был несчастный, безответственный характер!
- Допустим, - сказал молодой непреклонно. - Скорей всего так. Вот именно несчастный. Что из этого следует? Что ее надо бросить без помощи?
Олег подошел ближе к отцовской двери.
- Слушай! - сказал отец. - Я не по бархатной дорожке шел...
Сейчас будет про пароходы, как он их грузил. Маленькая папина слабость эти пароходы.
- ...Для вас работал, чтоб вы не голодали!
- ...А она?! Ни с чем не считалась...
- ...Ей так плохо, как только может быть, - сказал молодой. - ...Ее надо поднять, понимаешь? Поставить на ноги; а то что же это... Я один не справлюсь, понимаешь? Мы вдвоем должны.
- Но почему я должен?! - крикнул отец. - По какому закону я обязан расхлебывать кашу, которую она заварила, мы четырнадцать лет врозь, смешно!
- Вот - потому что тебе смешно, а ей не смешно, вот потому ты и обязан! - сказал молодой резко.
Олег стоял у отцовской двери. Он не подслушивал, просто считал необходимым дослушать этот разговор. И, стоя у закрытой двери деловито и нахохленно, с руками, засунутыми в карманы, он дослушал до конца.
- ...Когда позвонить тебе? - спросил молодой.
- У нас сегодня что? - спросил отец покорно. - Позвони в пятницу.
- Пока, - сказал молодой.
- Будь здоров, Володя.
Олег ушел в свою комнату. Было бы в высшей степени глупо и бестактно подвернуться им сейчас под ноги... Хлопнула выходная дверь.
Он вернулся в столовую. И отец туда входил из передней.
- Кто это был? - спросил Олег. - Папа, кто это? - повторил он, вслед за отцом войдя в кабинет.
- По делу, - отрывисто ответил отец. Он стоял спиной к Олегу, закуривая.
- Почему он говорит тебе "ты"?
- Тебе показалось.
- Ну что ты, папа, что за ерунда... Это мой брат?
Отец оглянулся. Рука с папиросой дрожала у губ.
- Я не позволю задавать вопросы! - закричал он гневно и бестолково. Кто, что, почему!.. До всего дело... Ни малейшего уважения... Воспитали! Иди, я занят!
И Олег вспыхнул. Взрослые люди, мыслящие люди, и вдруг ложь и истерика!
Хорошо. Он будет действовать так, как находит нужным.
Кто запретит ему? И разве можно иначе?
...Наклонясь над гулким пролетом лестницы, он позвал:
- Володя!
15
Он выскочил на улицу. Охватило ветром, снегом. Запахнул пальто на груди, озираясь.
Вдоль набережной несся мелкий снег, и в обе стороны уходили под фонарями темные фигуры, - который из этих людей был брат?.. Олег крикнул в косо несущийся белый дым:
- Володя!
Изо всех сил крикнул.
На крик оглянулись двое. Один остановился. Олег побежал к нему, тот стоял и ждал.
- Володя?
- Да? - откликнулся Володя сдержанно.
- Здравствуй!
Володя молчал.
- Я Олег Якубовский.
Они пристально всматривались друг другу в лицо.
Володя протянул руку.
- Владимир Якубовский.
- Послушай, нам надо поговорить, - сказал Олег, задыхаясь от волнения, но озабоченно-деловым тоном.
- Ты уверен, что надо?
- Да. Уверен.
- О чем?
- Я хочу тебе сказать. Очень важное.
Володина настороженность причиняла Олегу боль.
- Важное?.. Ладно, проводи меня до остановки. Мне на Кировский завод.
- Ты работаешь на Кировском заводе?
- Собираюсь.