Вера Григорьевна дальше своей деревни нигде не бывала, но у Сергея в Сибири родилась дочь, и когда он попросил её приехать, мать, как ни отговаривали её дочки, не задумываясь, мгновенно собралась и с пересадкой в Москве, добралась до Ачинска. Город ей не понравился. Грязный и дымный, он резко отличался от того места, где жила она. А когда на строительство глинозёмного комбината прибыло 40 тысяч «химиков», Вера Григорьевна сказала: – Собирайтесь-ка вы, ребята, домой! Как-нибудь поместимся!
Мать скоро уехала, а Сергей стал работать по две смены – нужны были деньги на переезд.
До приезда сына Вера Григорьевна уже много лет жила одна. Она любила людей, со всеми была приветлива. В городе у неё много родственников; дочери, их дети и мужья, племянницы и их семьи, младшая сестра и её дети. И она всех привечала, угощала. Кроме того, её часто навещали приятельницы, с которыми она когда-то работала в Гидромонтаже, а также бывшие соседки по бараку.
В то время эквивалентом всенародного счастья считалась колбаса по 2-20 и пачка индийского чая со слоном, поэтому в будни у неё по очереди обязательно сидели одна-две подруги. По нескольку раз в день Вера Григорьевна ставила чайник, в сахарнице лежал наколотый кусковой сахар, и неторопливая беседа мирно текла, как ручеёк. Выходные и праздники она оставляла для родственников. Свекровь болтушкой не была, сама говорила мало и никого не судила, но слушать других любила.
Когда приехал сын с семьёй, в однокомнатной квартире оказалось уже четыре человека. Сын устроился шофёром на пассажирский автобус, его жена – в управление, занимающееся строительством, Лиза – в детский сад.
Невестка, надеясь, что им удастся обменять жильё свекрови на большую площадь, сначала мирилась с теснотой. Знала, куда ехала! Но с обменом ничего не получалось. Даже с доплатой, на первый этаж переезжать никто не хотел.
Вера Григорьевна с утра до вечера хлопотала по хозяйству. Она варила обеды, ужины, стирала, убирала, а по выходным ожидала гостей. По будням к ней всё также приходили подруги. В её жизни ничего не изменилось, лишь хлопот прибавилось. А вот в жизни невестки изменилось многое. Невестка уже четыре года жила своей семьёй и была хозяйкой в двухкомнатной квартире. Невестка не понимала, почему Лиля, живя в соседнем доме, каждый вечер после работы заходит к матери, и пока досыта не наговорится, домой не спешит. Если же Лиля вечера два по какой-то причине не заходит, Вера Григорьевна не находит себе места: – Почему это Лиля не пришла? – и сама бежит к ней узнать, не случилось ли чего?
По выходным гости, пришедшие в полдень, могли сидеть допоздна.
И невестка начала медленно закипать! Её муж по выходным теперь уже редко бывал дома. На работе ему было просторнее – на одного целая кабина. Сергей рано вставал, если работал в первую смену – из гаража следовало выезжать в шесть утра; поздно приходил, если работал во вторую. Когда его выходной выпадал в будний день, то и тогда отоспаться ему не удавалось – к матери кто-нибудь приходил. Сергей замкнулся, они с женой почти перестали друг с другом разговаривать.
Невестка приходила с работы, ужинала и маялась, как неприкаянная. Когда невестка говорила свекрови: – Ма! Ты не стирай завтра, отдохни! Я в субботу всё выстираю, вымою и приберусь! – Вера Григорьевна отвечала: – Да чё мне делать-то? Я же свободная, выстираю!
И запланированная невесткой на субботу стирка осуществлялась в будний день: в субботу же должны были придти гости.
Иногда по выходным, если Сергей был дома, они с женой шли в кино или гуляли с Лизой, но дочке нравилось играть с двоюродными сёстрами, и она чаще оставалась дома. Бывало, что, завидев приближающийся автобус, молодые, не сговариваясь, бежали к автобусной остановке и ехали к тёще Сергея. Екатерина Андреевна к зятю благоволила, гостям всегда была рада, но уже после недолгого разговора с дочкой, пару раз взглянув на молчаливого зятя, вдруг вспоминала, что её по какому-то делу ждёт Анна Булкина или Катя Луккоева и, спохватившись, убегала, бросив в дверях: – Вы тут хозяйничайте! Я на полчасика!
Возвращалась тёща минут через сорок или через час. На плите пофыркивал чайник, а дочка с зятем, обнявшись, сидели за столом. Зять уже молчаливым не был, весело смеялся, а тёща, хитренько так улыбаясь, при прощании говорила: – Чего давно не были? Приезжайте почаще!
Так шёл месяц за месяцем. Иногда родня собиралась вместе у кого-нибудь на дне рождения и невестка в компании была весёлой. Если же муж работал, одна в гости ходила редко, больше сидела с Лизой.
Вера Григорьевна видела, что невестка часто фыркает, чем-то всё время недовольна и искренне не понимала, что с нею происходит?
Иногда свекровь, в отсутствие снохи, тяжело вздыхая, говорила дочкам:
– Што-то невестка опять сёдни не в настроении!
Золовки, считавшие, что эта видная из себя бабёнка окрутила их неразумного братца и вьёт из него верёвки, в два голоса, а нередко и в четыре, принимались охаивать невестку.
– А чего ей быть в настроении? – говорила Римма. – На работе не убившаяся, дома ничего не делает, вот и мается от безделья!
– Вот именно! – поддакивала Лиля. – Ты ж теперь у неё в домработницах!
В таких случаях сёстры всегда единодушны.
– Только и знает, – продолжала Римма, – что глазки мужикам строит! Вон, на прошлой неделе были в гостях у Жихаркиных, так Толька Чураков, бабник несчастный, на неё только и пялился! А она и ра-а-ада!
– Да, и я заметила! – подтверждает Лиля.
– Так ведь красивая она! – вздыхает свекровь.
– Чё в ней красивого-то? Глаза бл…ие, да хвост, как у Сенчиной! Кра-а-си-вая! – презрительно растягивает Римма.
– Не! – возражает свекровь, – Давеча стою с Паней Шелкопёровой, и она с работы идёт. Паня и спрашивает: – Эта, чё-ли, сноха-то твоя?
– Эта! – говорю ей. Так и Паня сказала: – Кра-асивая!
Лучше бы носки дочке вязала! – не унимается добропорядочная Римма. – А то ни шить, ни вязать не умеет! Только с книжкой в углу и сидит! Ты, наверное, Лизе носки связала? – спрашивает у матери Римма.
– Я! – подтверждает свекровь.
– Счас! Будет она шить да вязать! Ждите! – восклицает Лиля. Хотя сама Лиля, кроме как пришить пуговицу, тоже ничего не умеет.
Свекровь, никогда с Риммой не спорившая, понимает, что в чём-то дочки правы, но ей не хочется обижать невестку и она переводит разговор на другую тему.
Между тем всё шло к разрыву, и в один из январских дней невестка фыркнула так, что Вера Григорьевна обиделась. Невестка наговорила свекрови много несправедливого, свекровь замолчала. Это была их первая и последняя ссора.
После ссоры замолчала и невестка и принялась лихорадочно искать жильё. Не найдя ничего подходящего – ни с кем в одной квартире она жить больше не хотела; на кухне, как она считала, должна быть одна хозяйка, невестка с мужем и дочкой в середине февраля , по совету Екатерины Андреевны, въехали в холодную 9-метровую комнату, из которых метр занимала плита, без воды и с удобствами во дворе.
Отношения со свекровью наладились не сразу, но она не могла долго обходиться без внучки, а невестка уже жила отдельно и больше ей никто не мешал.
Уже в следующем феврале невестке дали освободившуюся двухкомнатную квартиру в почти новом доме недалеко от свекрови, и Вера Григорьевна искренне радовалась, что семья сына переехала в благоустроенное жильё.
С тех пор свекровь всегда также приветливо встречала у себя сноху, как и дочек.
Три внучки Веры Григорьевны, домоседки и книгочеи, после школы шли только к ней и творили там всё, что хотели. Она им ничего не запрещала. Они сидели в шкафу и на шкафу; на столе и под столом. Из стульев, накрытых покрывалами и скатертями, строили себе будуары, дворцы; шумели, галдели, иногда спорили. А их бабушка на кухне, что-то мурлыкая себе под нос, всегда была довольна, что её девчушки при ней, сыты и обогреты. После себя они оставляли такой бедлам, что она долго прибиралась, расставляя и раскладывая всё по местам, а на замечания взрослых, чтобы внучки убирали за собой сами, переходила на деревенский говорок: