Раскудрит-твою, мочалки!
Раскудрит – такая жисть!
Кабы выпить, ёлки-палки!
А не выпьешь – спать ложись!
– у Ленки рот до ушей, смеётся, словно разбирает её кто-то!
– Нет! – думает Григорий. Ему жениться надобно на серьёзной! Пусть и не очень баска на личико Валюшка Беднякова, но и не страхолюдина. И Гришане Валюшка явно симпатизирует. Да и фигуркой тоже ладненькая.
Пожалуй, как закончится страда, надо сватов к Валюшке засылать. А то кто-нибудь ещё опередит Гришку. Село-то большое, а Валюшка же не пустомеля и страсть, какая домовитая.
Григорий поворачивает бревно и, сказав себе: – Всё, решено! Лучшей жены, чем Валюшка, мне не найти! – продолжает работу.
Пройдут года, и развалится старый уклад сельской жизни. Валюшка Беднякова, которая станет женой Григория, каждые два года на протяжении двадцати лет будет исправно рожать по младенцу. Из девяти ребятишек двоих ещё во младенчестве заберёт Господь, а четверо братьев и три сестры каждый в своё время покинут родимое гнездо.
Дом Григория переживёт хозяина, хозяйку и всех его детей. Он и теперь стоит в деревне. Старый и дряхлый – он ночами скрипит и от ветра охает. Много чего видел старый дом, и народу в нём перебывало с избытком, но никогда впоследствии порог этого дома не переступала нога Кости – младшего брата Григория, который в начале тридцатых, теперь уже прошлого века, уехал из села.
После того, как Григорий женился и зажил отдельно, Костя тоже решил строиться. И на удивление селянам, как-то незаметно, на окраине встал особнячок; на деревенскую избу не похож, а с резными окнами, да мансардой. И на крышу дома смастерил Костя флюгер, но не обычный прибор, определяющий направление ветра, а на металлической оси вертелся флюгаркой петух. Дует ветер с севера – у петуха левое крыло крутится; ну, а коль с юга – правое вращается! Дивились ребятишки, дивился и Григорий: – Блажной у нас Костя! Блажной и выдумщик! Петух, видите ли, ему понадобился! Не маленький уже – у самого двое сыновей, а всё глупости в голове!
И если вечерами деревенские мужики за стопочку, то Костя – за науку, книги, да чертежи. А на маленькой речушке вскоре выстроил Костя и мельницу. Это, значит, чтоб зерно за тридевять земель не возить. И плату за помол с односельчан Костя брал совсем мизерную.
– Ты чё, дурак? – выговаривал ему старший брат. – Витьке Бражникову, да дружкам его забулдыгам задарма зерно смолол! Этим голодранцам хоть сколько дай! Они как не работали, так и не будут работать. А мы с тобой жилы рвём! Не-е-ет! У тебя точно не все дома! – поучал младшего брата Григорий. Понимая в глубине души, что несмышлёный Костя уже давно в своём развитии опередил его – старшего брата. И эта червоточинка не давала Григорию покоя.
Не шибко нравилась братьям и «совецка власть», когда сельские горлопаны да крикуны во главе с Витькой Бражниковым решили отобрать землю у мироедов, да облагодетельствовать бедняков.
– Хватит! – на всех сходках и собраниях громче всех кричал Витька. – Попили нашей кровушки! У одного две лошади, да три коровы! – кивая в сторону Григория, надрывался Витька. – Другой дом с петухом на поле выстроил! Сколь земли раскорчевал! И всё-то ему ма-а-ло! Мельницу на речке поставил! Теперь со всей округи мужиков обирает.
Витька стучал себя кулаком в грудь и продолжал: – Ежели мы с вами, беднота, не отправим богатеев на выселки, сами по миру скоро пойдём! «Совецка власть» мне, как идейному борцу, доверила организовать холхоз!
– Какой холхоз? – гудела сходка, плохо понимая, о чём говорит Витька. Из бумажной папки с тесёмочками Витька вынимает потрёпанную газетку и начинает что-то из неё цитировать, но так как грамотёшка у Бражникова невелика, то он пытается при помощи рук объяснить согражданам преимущества новой жизни.
– Холхоз, – говорит Витька, – это холлективное хозяйство. А холлектив – сила большая! Всё будет холлективное. Мельница станет холхозной! Вся земля перейдёт в холхоз!
– А скот? – выкрикивает кто-то из толпы.
– Скот в первую очередь! – отвечает Витька.
– А ты кого поведёшь в колхоз? – доносится из толпы. – Козу свою однорогую, да двух куриц? А може, Ленку с робятами?
Витька оборачивается на голос и, узнав в говорившем старого пасечника Ивана Кузьмича, рубит ладонью воздух и, желая прекратить смешки, с ещё большей яростью продолжает: – Если партия потребует – и козу с рогами, и куриц с яйцами, и дом с огородом – всё в холхоз отдам!
– Ну да! Ну да! – не унимается Иван Кузьмич. – У путёвых-то мужиков запас сена для скотины до июня в сараях лежит, а твоя коза уже в марте осину глодает, и ежели в колхоз её сдашь, одной говорильней, што-ли, займёсся?
– И займусь! – не желает уступать Витька. – А кто не захочет добровольно вступить в холхоз, с теми чикаться не будем! Пятнацатый съезд партии большевиков поставил перед хрестьянами задачу, и мы доложны выполнять её!
Смутное было время. Смутное и тревожное. Костя, считая, что смута обойдёт его стороной, на собрания и сходки не ходил. А вот Григорий беду предчувствовал и при случае говорил брату: – Боюсь я чего-то, Костя! Погляди, сколь семей раскулачили. Всё ведь отобрали! И о твоей мельнице Витька Бражников опять вчерась поминал: – Мироед, мол, ты и живоглот!
– Это я мироед? – Да я в четыре утра встаю и заполночь ложусь! И Ксюша также! А сыновья? Старший за плугом идёт, а в мечтах – море, да корабли! Младший скотину пасёт, а сам всё с книжкой!
– Мирое-ед! – с обидой повторяет Костя оскорбительное для него слово и продолжает: – А если и нанимаю кого-то в помощь, так и кормлю досыта, и плачу, сколь могу – деньгами, зерном, молоком! Не зря ведь парни молодые, чтоб подзаработать, в очередь ко мне стоят!
А Витька Бражников? Как пала у него корова третьей весной от голода, ещё больше стал народ мутить. Ленка-то его, зазноба твоя бывшая, Ксюхе моей у родника плакалась. Тебя всё вспоминает, да жалеет, что за бездельника выскочила: – Не было, говорит, у меня ума! Жила бы за Гришей, горя бы не знала!
– Поздно спохватилась! – отвечает Григорий. – Я ведь не частушечник и не песенник!
Костя согласно кивает: – Вот и Ксюша Ленке Бражниковой то же самое сказала!
И всё же беда Костю стороной не обошла. Григорий, тот исхитрился. Двух коров зарезал, лошадь одну продал и стал середнячком. А к Косте пришли, описали землю, дом, скотину, мельницу и пригрозили: – Не вступишь в колхоз добровольно, отберём всё силой, и поедешь ты, Кистинтин Макарыч туда, куда отец твой Макар телят не гонял!
Особенно усердствовал Витька Бражников – уж больно хотелось ему стать во главе колхоза.
– Ежели изберёте меня председателем, – говорил Витька селянам, – всех богатеев наизнанку выверну! Кончилось ихнее время. У нас таперича равноправие! А не ндравится богатеям холхоз – скатертью дорога! Держать не будем!
Но мужики в Витьке почему-то сомневались. А бабы и пуще того! – Да брехун же он, брехун! – говорили. А Валюшка, жена Григория, принесла мужу весть: – Гришаня, чё я слышала-то? Тебя ведь председателем-то хотят выбрать, а не Витьку!
– Цыц, сорока! – прикрикнул на жену Григорий, но мыслишку затаил: – А може, и правда? И сам уже где-нить, да и скажет: – Я, чё мужики, думаю-то? Пора и мне в колхоз! Куда все, туда и я! Жена, правда, по корове плачет, так вместе с Бурёнкой пусть на ферму и шагает! Кто-то же и на ферме должон работать!
Держались в селе двое – Костя, да пасечник Иван Кузьмич. Знатная у Ивана Кузьмича была пасека, и слава о ней гремела далеко за пределами родного села. Но как-то ночью приехали на пасеку несколько подвод, запряжённых лошадьми. Все ульи, чтоб пчёлы не вылетели, накрыли половиками, и вывезли их на колхозную теперь уже поляну километра за три от дома Ивана Кузьмича. Руководил операцией Витька, а на трясущегося Ивана Кузьмича, который кричал: – «Робята! Да вы чё!» и, протягивая к Витьке, да его сподвижникам, руки, захлёбывался слезами, – идейный борец Витька внимания не обращал. При этом упрекал его в несознательности и пояснял: – Всё, дед! Пасека таперича холхозная! Не только твои дети и внуки мёд любят, наши – тоже!