Между тем старшая дочка Веры Григорьевны уехала в Печору. После отъезда Риммы у свекрови стала плохо двигаться шея – развилась невралгия, а так как в больнице она отродясь не бывала, то невестка забегала после работы и делала ей шейно-плечевой массаж. После первых же растираний, почувствовав улучшение, Вера Григорьевна хвалилась подругам: – С невесткиного машшажу-то мне сразу полегшало!
Во второй половине восьмидесятых сын и невестка стали замечать, что Вера Григорьевна недомогает. Она ни на что не жаловалась, но стала быстро уставать, часто задрёмывала. Поинтересовавшись у золовок: – Что с матерью? – невестке спокойно объяснили, что это старость.
Переговорив дома с мужем, невестка обратилась к своей приятельнице – заведующей терапевтическим отделением и та, выслушав её, предложила: – А давай-ка мы её поместим в больницу! Обследуем, поставим диагноз. Не волнуйся, подлечим! – и выписала Вере Григорьевне направление в стационар, которым сама же и руководила.
Невестка пришла к свекрови, всё ей объяснила, успокоила, что ничего страшного с нею не случится, врачи обнаружат недуг, полечат её. Свекровь воспрянула духом, взяла направление, уверив сноху, что завтра и ляжет в больницу.
На следующий день, возвращаясь с работы, невестка увидела, что у свекрови горит свет. Вера Григорьевна сидела одна, была подавленной и на вопрос снохи: – Почему ты дома? – ответила: – А Римма сказала, чево уж теперь ложиться?
Долго в тот вечер молчал Сергей, да и жена его тоже.
В конце своего последнего лета Вера Григорьевна приехала с сыном на огород. Посидела на лавочке, подставляя своё лицо уже не жаркому в это время солнцу. Взяла лопату и немножко покопалась, а потом долго лежала в доме. Больше на любимом огороде она не была.
Поздней осенью старшая дочь Веры Григорьевны решила обменять свою двухкомнатную «хрущёвку» и квартиру матери на элитное жильё в «сталинском» доме. О такой квартире она мечтала всю жизнь, и уже в середине декабря энергичная Римма была готова к переезду.
Сергей, понимая, что матери уже ничего не нужно, перевозить её не стал, лишь разобрал громоздкий шкаф.
Провожали Веру Григорьевну всем подъездом. Вышли на улицу все соседи, кто был в это время дома. Жена Барабули, его-то уж не было на свете, уткнулась ей в плечо и тихо плакала, да и остальные вытирали глаза.
– А Вера Григорьевна, погладив каждого, говорила: – Ну, чево вы? Чево? Прощевайте, провещайте! – и плакала сама.
Римма с удовольствием обустраивала своё новоё жильё, а Вера Григорьевна лежала на своей родной оттоманке в самой большой комнате, где было тепло и светло.
Как-то в конце января Сергей зашёл проведать мать. Римма и её двоюродная сестра оклеивали обоями коридор как раз у двери в комнату, где лежала мать. Сергей разделся, прошёл к матери, поздоровался и сел на краешек оттоманки.
– Ну, как ты? – спросил сын.
Мать горестно на него посмотрела и впервые в жизни пожаловалась сыну на свою старшую дочь: – Ох, Серёжка! Чево ж я с вами тогда не пошла? Ведь не я ей была нужна, а моя квартира!
В прихожей зашушукались, потом Римма демонстративно запела, а Неля прикрыла дверь.
– Не закрывай, Неля, дверь! Не надо! – сказал Сергей.
Молчала Вера Григорьевна, молчал, опустив голову, и сын.
Но это был ещё не конец. А прелюдия была такова. Купив новую мебель и закончив ремонт, Римма собралась уезжать в Печору, там ещё находился её муж. Вот тут Вера Григорьевна не на шутку испугалась. Она боялась остаться одна! Она уже чувствовала, что конец близок и, став совсем немощной, не ждала помощи извне. В своей квартире она жила на первом этаже, дверь была всегда открыта. Возвращаясь с работы, заскакивали младшая дочка, невестка и сын. Там у неё были соседи, подруги. А здесь? Кто из её знакомых поднимется на высокий этаж и придёт её проведать в эту хорошо обставленную, но чужую ей квартиру? Она и переехала-то сюда только затем, чтобы дочь, которую она всегда боготворила, последние дни её жизни провела бы с нею.
Поэтому-то и не стерпела в тот вечер мать. Когда Сергей, удручённый, ушёл домой, Римма, посчитав себя несправедливо обиженной, позвонила Лиле (той не оказалось дома) и другой двоюродной сестре с просьбой срочно придти к ней!
И Вера Григорьевна, стоя на коленях перед Риммой, в присутствии двух своих племянниц плакала и просила прощения у дочери за то, что вынесла сор из избы, тем самым обидела её, Римму. Отпуская матери грехи, плакала Римма, плакали и двоюродные сёстры, жалея ту и другую.
Сергей об этом судилище узнал только через три года, проговорилась одна из сестёр. С тех пор надломилась его душа, что не может забыть он то предсмертное унижение матери!
В начале февраля Вера Григорьевна умерла. Сыну позвонили в 11 часов вечера. И уже через 20 минут Сергей с женой были у Риммы. Все сёстры сидели в прихожей. Увидев брата, заплакали, что-то рассказывая вошедшим, горевали.
Сергей одиноко стоял на кухне и смотрел в окно, а невестка, чтоб её никто не видел, нашла себе местечко в полутёмном маленьком коридорчике между прихожей и кухней.
Римма поведала о последних часах жизни матери, постепенно разговор переключился на похоронные хлопоты, а невестка сидела молча, и только тихие слёзы непрерывно текли из её глаз. Она их беззвучно глотала, а они всё текли и текли.
Потом кто-то приезжал, уезжал. Послали за женщиной, чтобы обмыть покойницу, но та не пришла – стояла глубокая ночь. Золовки заохали, говоря, что родственникам по крови этого делать нельзя. Невестка последний раз сглотнула слёзы, вышла из уголка и просто сказала: – Давайте я!
Она не только не занималась ничем подобным, она на выносы покойников никогда не ходила, и представить себе не могла, как следует выполнять этот ритуал?
Золовки застелили пол клеёнками, поставили горячую воду и вынесли тело Веры Григорьевны.
Невестка всё делала правильно. Она ничего не нарушила, совершая этот обряд. Обмывая голову свекрови, воду из ковша она лила от себя, и волос ложился к волоску, а она в это время шептала: – Ты уж прости меня, если что не так! Я же неумеха!
И невестке казалось, что свекровь её понимает..
Она не слышала, что за её спиной золовки, удивлённо качая головами, шёпотом переговаривались меж собой: – Ты погляди! Мать-то и руку ей дала и повернулась сама!
Закончив обмывание и вытерев тело, достав из приготовленного матерью узелка сорочку, невестка также легко надела её на свекровь и, протянув руку за одеждой, замерла: в узелке лежал рябенький трикотажный костюм, какой Вера Григорьевна надевала по праздникам. Этот костюм когда-то подарила ей невестка.
С тех пор прошло десять лет. Каждую весну на могилу Веры Григорьевны невестка сажает простенькие, как в деревне, цветы – настурцию, бархатцы. Они цветут с июня и до морозов.
Возвращаясь в прошлое, Петровна испытывает чувство щемящей грусти, что время необратимо, и что в том времени была Вера Григорьевна – свекровь, которая четверть века серебряной нитью вышивала её судьбу!
Рассказ о старом еврее
Сергей плыл по реке с небольшой скоростью. Мотор хоть и был новым, но ещё на обкатке, и спешить ему было некуда. Да и уехал Сергей из города, чтобы с недельку побыть на природе одному.
Воспитанный советским временем в духе атеизма, Сергей и в жизни своей не нарушил ни одной заповеди: не воровал, не лгал, не убивал и не прелюбодействовал. Где бы ни работал, ему всегда удавалось достичь желаемого убеждением. Когда учил детей, мальчишки относились к нему так же, как он в соё время относился к физику Владимиру Иосифовичу. А, попав на работу в почтовый ящик, и там стремился конструкторам своим передать всё, что знал и умел сам. Не любил только бездельников, пустословов, людей никчемных, и сам говоруном не слыл. С возрастом он стал ещё менее общительным, шумных компаний избегал, и внутренний мир свой закрыл для посторонних. Для бесед же ему хватало жены – балаболки и пустосмешки.