Застигнутый врасплох Сидоров резко вскочил и, чтобы не схлопотать «неуд», стал усиленно вспоминать: – Вы, Вы говорили о Риге!
– Ну да, о Риге! А сколько населения проживает в Риге? Повтори!
После наступившей паузы Ольга Васильевна говорит: – Садись, два! К следующему уроку этот абзац выучишь наизусть!
Продолжая читать, минут через пять она опять поднимает ученика: – Мещеряков! Ты почему, не отрываясь, смотришь в окно? Ворон считаешь, или тебе неинтересна география?
Игорь Мещеряков, который терпеть не может географичку, но, опасаясь, что она опять вызовет в школу мать, сквозь зубы цедит: – А чё я? Слушаю же!
– Вижу я, как ты слушаешь! Садись!
Ольга Васильевна роста невысокого, а сидя, кажется ещё меньше, поэтому и заслужила прозвище «кнопка», однако Дону Симоновичу кажется, что и ему она сейчас крикнет: – Гордон, ты спишь?
Он встряхнулся, скрипнул партой, а Ольга Васильевна, строго взглянув на него, ведёт урок дальше. Он пытается сосредоточиться и мыслями переносится в Ригу, где они вдвоём с отцом плывут по речке Даугаве. Река не слишком широкая, с низкими берегами, но он пугается её тёмной воды, глубины, и просится на берег. А потом он видит себя в Домском соборе, куда первый раз привела его мать. И уже юношей он не раз бывал там, наслаждаясь звуками органа. Слушая в соборе необычный сольный концерт, Дон закрывал глаза, а орган звучал то флейтой, то волынкой, то глухо басил. Дон Симонович предался воспоминаниям, и голос Ольги Васильевны уже не мешал ему; но то ли бес его попутал, то ли узы Морфея сморили, только погрузился он в сладкий сон, настолько сладкий, что стал похрапывать. Разбудила его тишина. Ольга Васильевна замерла на полуслове и негодующе уставилась на него, все ребятишки повернули к нему головы. От этой тишины Дон Симонович проснулся и разлепил глаза.
И вот тут шестой «А» грохнул таким хохотом, какой не смог заглушить даже звонок! Ольга Васильевна, схватив учебник и журнал, выбежала из класса. После этого учительница географии не хотела и думать об «этом мужлане». Нет, он не герой её романа!
А на очередном педсовете Дона Симоновича пропесочили, как нашкодившего ученика. Больше всех возмущалась Ольга Васильевна: – Как взрослый, образованный человек мог уснуть на моём уроке? – гневно вопрошала она. – У меня едва не разорвалось сердце, и я потеряла дар речи, когда услышала, что Дон Симонович храпит! Я и сейчас ещё не могу придти в себя от увиденного! Чему он может научить советских детей?
Дон Симонович задал бестактный вопрос: – А какая разница между детьми советскими, американскими или еврейскими?
– Ну, знаете! При такой демагогии Вам не место в нашей школе! – не смогла сдержаться Кнопка.
После этого администрация школы, гороно усилили количество проверок его уроков. Ему стали делать замечания и даже вызвали с отчётом на партбюро, хотя ни в какой партии Дон Симонович отродясь не состоял и шарахался от неё, как чёрт от ладана.
Невзлюбила Дона Симоновича и учительница математики, и частенько жаловалась директору, что чертёжник помогает ребятам в математике не по программе, поэтому у них снижаются оценки. За этим, правда, стоял и чисто практический интерес. В начале учебного года каждый учитель стремился набрать часов побольше, чтобы зарплата была выше, и поэтому конкуренция в лице Дона Симоновича была математичке ни к чему. Процесс этот шёл медленно, со скрипом, но всё-таки шёл. Администрация от замечаний перешла к выговорам. А Дон Симонович ещё и одевался не слишком аккуратно. В конце концов, ему уменьшили количество часов по черчению, которые передали биологичке, и через пару-тройку лет из дневной школы его уволили.
Ещё пару лет он отработал в вечерней школе на замене, то есть вёл предметы отсутствующих или заболевших учителей.
Помыкавшись, помыкавшись, Дон Симонович с педагогикой распрощался и пришёл работать в заводскую котельную. Завод обрабатывал древесину, и котельная топилась дровяными отходами. Обязанности его были несложные: грузить вагонетку дровами и подвозить по рельсам к топке котла. Зимой, когда дров требовалось много, работа была тяжёлой, летом – полегче. Она была до того однообразной, что Дон Симонович стал меняться. Стал более ворчлив, менее сосредоточен.
От случая к случаю к Дону Симоновичу обращались студенты-заочники с просьбами помочь выполнить контрольную работу по математике. Сначала он старался объяснять, чтобы студенты сами разобрались и усвоили материал; но потом, поняв тщетность своих усилий, стал выполнять эти работы за них.
От предлагаемых денег Дон Симонович категорически отказывался и говорил: – Вознаграждением для меня будет, если Вам удастся сдать экзамены!
Но заочники, в благодарность, старались угостить его домашним пирогом, фруктами, которые в то время были ещё редкостью. А один починил ему драночную крышу, чтобы не капало в комнате.
Он уже стал привыкать к своей жизни с её незатейливым содержанием. У него даже стали появляться лишние деньги, и он завёл сберкнижку. Очень уж хотелось ему съездить к сестре в Прибалтику и, отвечая на её редкие письма, писал, что всё у него хорошо!
Вскоре барак снесли, а Дону Симоновичу в трёхкомнатной коммунальной квартире дали комнату метров двенадцать. В двух соседних жили две пенсионерки тётя Паша и тётя Глаша. Появлению нового жильца соседки не обрадовались. До его вселения они уже коротали век с выпивающим соседом. Он воровал у них продукты, лазал в кастрюли, а тётю Глашу однажды даже маленько побил, отсидев после этого пятнадцать суток. В конце концов выпивоха, гуляя в выходной день с дружками на берегу, изрядно хлебнув, полез в воду, нырнул … и больше не вынырнул.
Поэтому тётя Глаша, первый раз увидев Дона Симоновича, который в одной руке нёс книжную полку, а другой волок за собой коробку с пожитками, ахнула: – Батюшки-светы! Ишшо один страхолюга выискался!
А Дон Симонович и в школе аккуратностью не отличался, когда же перешёл на работу в котельную, следить за собой стал ещё меньше.
С перепугу она бросилась в комнату к тёте Паше и жалостливо запричитала: – О-ох, соседушка, пропали мы с тобой совсем! От однова пьяницы едва избавились, так ты погляди – што к нам въехало! Ой-ёй-ёй!
Тётя Паша, более рассудительная и спокойная, увещевает тётю Глашу: – Ну, зачем же ты так сразу, ещё не узнав человека, ярлыки на него навешиваешь? Поживём, увидим!
Тётя Глаша первое время не спускала с Дона Симоновича глаз. Сварив с мясом суп и оставив кастрюлю на плите, увидев, что сосед пообедал, она не преминет зайти на кухню и заглянуть в свою кастрюлю. Убедившись, что мясо из кастрюли не вынуто, как это было при старом соседе, тётя Глаша довольно хмыкнет и, всё ещё не доверяя новому жильцу, сваренную картошку обязательно пересчитает. Не забудет тётя Глаша заглянуть и в кастрюлю к Дону Симоновичу, а потом делится с тётей Пашей: – У нево севодня суп из кильки баночной, а мясо из кастрюли не вытащил! Странный он какой-то!
– Не странный, а порядошный! – поправляет её тётя Паша.
– Ну, поглядим! Може, женщын водить станет! – тёте Глаше очень уж хочется уличить Дона Симоновича в чём-то непотребном. Во дворе её товарки интересуются и, изменяя одну букву в фамилии, спрашивают: – Ну, как поживает ваш Дон Го.дон?
А тётя Глаша, натерпевшаяся от пьяницы, ещё не привыкла к тому, что сосед не буянит. При встрече он вежлив: – Доброе утро, тётя Глаша!
С нею, с Глашей, в разговоры он не вступает, а вот Паша беседует с ним охотно. Тут же пришла Глаша от дочки своей, а соседи вдвоём на кухне сидят, да чай за Пашиным столом пьют. Паша пирогами Дона угощает: – Дон Симонович, вот эти попробуйте! Вы любите с капустой?
Глаша плащ снимает, а сама всё на Дона поглядывает. Тот пирожок один съел, а другой взять постеснялся и, поблагодарив хозяйку: – Спасибо, тётя Паша! Очень вкусные пироги у Вас! – скрылся в своей комнате.