– Ну да! Ну да! С луны, наверно, девушка-то твоя! И переселенцы на грешную землю нашу с луны свалились! – рассердилась продавщица. – По домам, сказывали, правление расселять их будет. А у меня свекровь старая! И так тесно!
Бабы в очереди заволновались все разом. Маруся же улыбнулась: – А я, бабы, как узнала, што у девчонки родных-то никого нет, позвала её к себе! Говорю: – ты нашему председателю так и передай – Маруся, мол, Енукова пригласила тебя пожить у неё! Дом мой четвёртый с краю, найдёшь! Ой, бабы, видели б вы девушку? Как услыхала она это, то поклонилась и руку мою к груди своей прижала.
Рассказчица вздохнула. Своих детей Бог Марусе не дал, да и муж рано помер, а уважительность приезжей девушки пришлась ей по душе, поэтому она спросила: – Зовут-то тебя как, красота писаная?
– Минна! – ответила ей переселенка.
В селе общественных мест немного: клуб, сельский магазин, колодец, да правление, поэтому даже те, кто уже сделал покупку, из магазина не ушли, а во все глаза смотрели на Марусю и, услышав столь необычное имя, заговорили разом: – Как? Как ты сказала? Минна?
Тамара же съехидничала: – И вправду, с луны! Сколь живу – такого имечка не слыхала!
Но и Маруся разошлась: – Не слыхала, так слухай! А скоро и увидишь! Как зайдёт в магазин, то знать будешь – што зовут её Минна! По глазам узнашь!
Так впервые услышали в селе о переселенке с необычным именем, да изумрудными глазами. А что глаза изумрудные – это уж Тамара деревенским бабам растолковала! Достался ей от бабушки золотой кулон с изумрудом, шибко она его любила да берегла и надевала только по праздникам. Незадолго до смерти бабушка вынула из своего сундука резную шкатулку и, шаркая по полу старенькими валенками, окликнула её, сказав: – Томушка, подь сюды!… – открыла чёрный бархатный футлярчик и, держа тремя огрубелыми пальцами украшение, предложила: – Примерь-ка!
– Бабушка, откуда это? Я никогда его на тебе не видела! – разглядывая кулон, изумилась Тамара.
– Дык, куды мине теперь? А когда молодой была, тогда и надевала. От матери мине камень перешёл, а я тибе его завешшаю! Он хор-роших денег стоит!
А позже и Тамара убедилась, что бабушка говорила правду. Попав в областной город, заглянула Тамара к ювелиру и узнала, что изумруд с таким оттенком называют ещё аквамарином.
– А почему так? – поинтересовалась любознательная Тамара.
Старый еврей, рассматривая редкий камень, ответил: – Я Вам, милая девушька, скажю так, что по латыни «марина» означает «мор-рэ»; а морская вода, в зависимости от свэта, то зелё-ёная, а то – голубая!
– Хотите продать? – полюбопытствовал и ювелир.
– Да нет! – убирая кулон в футляр, ответила Тамара. А название камня запомнила.
Когда приезжих расселили по домам, не все хозяева остались довольны, а вот Маруся Енукова, к которой и попала Минна, на свою новую жиличку нарадоваться не могла.
Когда Маруся, набив свежим сеном наматрасник, полезла на полати за стареньким одеялом и подушкой, новая квартирантка распаковала свой фанерный чемодан и вынула из него такое постельное бельё, какого в деревне сроду не видали!
– Ттавайте, я ссастелю пастель! – принимая от Маруси одеяло, сказала девушка. И уже через минуту скрипучая железная кровать стала похожей на царское ложе, к которому боязно прикоснуться.
Нельзя сказать, что деревня не знала простыней и наволочек – всё это по одной смене хранилось в сундуках, а вот пододеяльник Маруся увидела впервые. Деревенские избы многолюдны; кровати, топчаны и полати застилались обычно каким-нибудь рядном и, может быть только к празднику вынималось из сундуков цветастое ситцевое бельё; а после праздника, согнав с постели ораву ребятишек и сказав: – Не напасёсся на вас! – мать, простирнув «красоту», убирала её до следующего раза.
У Маруси детей не было и грязнулей её не назовёшь, но, увидев белый с голубизной, необычно пахнущий пододеяльник, такую же простыню и наволочку, хозяйка онемела!
Она взглянула на топчан, закинутый лоскутным одеялом, где любила полежать, отдыхая днём; на свою с никелированными шариками кровать, заправленную пикейным кремовым покрывалом, которое от старости изрядно подсело, на три подушки под накидкой, связанной крючком, – вновь перевела взгляд на постель своей жилички, улыбнулась и спросила: – Откуда ты взялась такая, красота нездешная?
Квартирантка смолчала, лишь глаза опустила.
– Аль не слышишь? Не наша ведь ты! И говоришь необычно!
– Не ваша! – услышала Маруся тихий ответ и снова молчок.
– Ну што ж, не хочешь говорить и не надо! Давай-ка поедим! Поди, голодная?
За столом хозяйка уже не расспрашивала Минну ни о чём: – Придёт время, сама расскажет! – лишь дивилась тонким пальчикам, которые аккуратно держали ложку и чашку с блюдцем, глазам её зелёным, да волосам пушистым.
– Ох, девка! Трудно тебе будет в колхозе! – вздохнула Маруся.
– Нне песппокойтесь! Я мноккое умею!
– Дай-то бог! – Маруся отправилась на вечернюю дойку. А когда в девять вечера вернулась, то в избе и пол намыт, и посуда начищена, и в сенях порядок. Минна встретила её в светленьком халатике, умытая и причёсанная и, смущаясь, произнесла: – Нне серттитесь, я немношко пахазяйничала!
Маруся рассмеялась: – А ты и вправду «мноккое» умеешь! И, приобняв её, добавила: – Боюсь, как бы ребята наши из-за тебя не передрались! Уж больно славная ты невеста!
Минна нахмурилась: – Я ап этом ешчё не ттумаю! И сказав Марусе «Ттопрой нотчи! – девушка окунулась в белоснежную постель.
Переселенцев определили на работу, и Минна попала в бригаду молодёжи, которой руководила Татьяна.
– Да-а, такими руками только лён и теребить! – взглянув на новую работницу, вздохнула Татьяна. Но оказалось, что и сноп первый, как и бригадир, Минна уложила крест на крест, и связала его умеючи. Потом второй, третий…
– Ты, чё ли, и раньше в колхозе работала? – спрашивают девчата у новенькой, когда сели перекусить.
– Тта нет, не раппотала! – отвечает Минна. – Но роттителям помокала!
– А откуда ты?
– Вы нне знаете! Есть такое место – Куокколе, Это на Финском заливе! Там я и роттилась!
– Так ты финка, поэтому и говоришь так? – любопытствуют девчата.
– Нну, не сафсем финка, ешчё немношко полька, немношко русская!
– А родители где? Ты ж одна приехала? – спрашивает Татьяна.
– Сатчем вам это? – у девушки нет желания откровенничать, поэтому Минна уходит. Девчата смотрят ей вслед. На голове кипенно-белый платок, плечики опущены, но до чего ж хороша! Даже старенькая кофта Маруси сидит на ней ладно!
– Хватит отдыхать! – командует Татьяна. – Председатель на следующей неделе пообещал две подводы, а у нас ещё половина не убрана и за гумном целое поле!
Девчата, склонив головы и спины, вновь принялись за работу.. Вскоре на дороге загромыхала повозка.
– Никак, Василий? – жмурясь от солнца, вопрошает Татьяна. – Ты чё, Вася? Аль за снопами приехал? Так эти ещё сырые. Езжай в конец поля, там посуше.
Василий соскочил на землю, молодцеватой походочкой приближается к бригадиру и по-приятельски спрашивает: – Танюх! У тебя, говорят, девчонка появилась? А ну, которая?
– Неужто специально поглядеть приехал? – засмеялась Татьяна. Она сама ещё совсем недавно вышла замуж, а Василий был на свадьбе шафером у жениха, поэтому бригадир и Василия всё порывалась оженить.
– Не специально, а по пути! А штоб порожняком не ехать, решил снопами загрузиться, да на гумно их отвезти! – Ну, чё? Давай новенькую в помощь!
– Ох, и хитрец! – Татьяна погрозила ему пальцем и, высмотрев на полосе самый белый платок, крикнула: -
Минна-а! Иди сюда!
Девушка обернулась и, увидев, что бригадир машет ей рукой, поспешила на зов. Уже подходя к повозке, она стянула с головы платок; её волнистые, цвета того же льна, волосы рассыпались по плечам, а голубовато-зелёные глаза смотрели на парня настороженно, и в то же время с интересом.