– Фью-ить! – восхищённо присвистнул Василий.
Татьяна же, наказав девушке: – Ты помоги Василию, да снопы берите с краю, которые посуше! – проводив взглядом парочку, покачала головой: – Всё, пропал Вася!
А Вася и в самом деле пропал! Где бы ни работала бригада Татьяны, Василий хоть на полчасика, да обязательно заглянет. Обычно за снопами ездили вдвоём: один брал из кучи по два-три снопа в каждую руку и бросал в повозку с высокими бортами, а другой укладывал их. В таких случаях Василий снопы бросает, а Минна складывает. После обмолота снопы вывозит на поляну Василий, Минна же расстилает лён тонким слоем ровными полосками. А чтобы вылежался ленок, да треста стала посуше, шепчет на своём языке, который в переводе означает:
Лежи, лежи, ленок!
Стань белым, как снежок!
Стань мягким, как пушок!
Лежи, лежи, дружок!
Так учила её мать, когда она – Минне жила с родителями в собственном доме, и не было ещё никакой войны. Это уже потом её отец будет воевать на стороне белофиннов, где его, смертельно раненого, привезут на двуколке ночью домой. После его смерти не оправится от болезни и мать. А её, Минне, как неблагонадёжную, выселят из родного дома и отправят на чужбину.
Осенью в колхозе начинают спать подольше, работать – чуть поменьше. Вывозят с полей последний урожай, огораживают стога. Скотина уже гуляет на полях вольно, доедая остатки зерна и овощей. Хозяйки солят капусту, закладывают в картофельные ямы и клети собственный урожай. И когда ударит первый морозец, снимают гроздьями рябину и калину. В иных домах калина на кисточках будет лежать на подоконниках между рамами всю зиму. Её багряные ягоды обязательно напомнят ребятишкам о жарком лете даже тогда, когда под окном метровые сугробы, и вокруг – белое безмолвие.
А молодёжь по субботам собирается в клубе, где после кино – танцы.
Минна всё ещё не решалась появиться на танцах. Придёт с работы домой, поужинают с Марусей, управится с посудой – и за иголку. Показала ей Маруся отрез на платье, давненько она его купила, а сшить так и не сподобилась!
– Ну-кка! Ну-кка! Повернитесь! Так, плетчи – столько, таллия – столько, длинны хватит? – измеряя Марусю сантиметром и, мусоля карандаш, спрашивает Минна. На следующий день говорит: – Расттевайтесь! Натто примерить!
Надела Маруся платье и снимать его не хочет: – Да у тебя ж руки золотые, красота ты моя ненаглядная! Вот уж кому достанесся! Говорят, сын председателя Василий за тобой ухаживает?
– Пусть кковорят! – улыбается Минна.
– А што? Василий парень справный, и семья хорошая. Посватается – выходи! Аль не нравится? – заглядывая в зелёные глаза, спрашивает Маруся.
– Не ппутем пока оп эттом! – отводит Минна взгляд.
Одежды у Мины немного, но если в сельмаг идёт, обязательно причепурится: туфельки начистит, по кофточке утюжком проведёт, а как осенью дорогу размыло, в сапожки переобулась, и пальтишко себе из старого Марусиного перелицевала. По фигурке, да с пояском.
К празднику Октябрьской революции молодёжь готовила концерт. Маруся, которая кроме фермы, раз в неделю убирала ещё и клуб, истопила две круглые печи, чтобы публика, придя на концерт, могла раздеться.
Собираясь в клуб, Маруся принарядилась в новое платье, сшитое Минной. Сама же Минна вынула из чемодана белую батистовую блузку с чёрным бантиком у ворота, да юбку в клеточку из шотландки. Льняные волосы, вымытые накануне в ромашке, сначала распустила, но, постояв у зеркала, подняла их от ушей зажимками.
– Пойттёмте! – снимая с гвоздя пальто и платок, сказала она хозяйке.
– Подожди! – Маруся направилась к сундуку, вынула из него белый ажурный платок-паутинку, который берегла, как зеницу ока, и протянула его Минне: – Вот, бери!
– А Вы?
– А я в старом пойду! Мне ж не замуж выходить!
В клубе было тепло. Принаряжённые колхозники, а особливо колхозницы каждый номер встречали и провожали аплодисментами, а после концерта расходиться публика не торопилась.
Председатель и те мужики, кого танцы не интересовали, из клуба ушли; а вот бабы постарше расселись по стеночке и, поглядывая на танцующих, делились между собой впечатлениями.
На первый же танец Минну пригласил не Василий, а его младший брат Николай. Маруся, наблюдая за кружащейся парой, толкнула локотком сидевшую рядом председателеву жену Валентину: – Ишь ты, пострел! Валентина ответила: – Да это он так, перед взрослыми хорохорится! Куда ему? Мал ещё!
В середине круга медленно топтались Иван с Любашей. Оберегая жену от толчков, Иван вёл её осторожно, словно боялся расплескать бокал. Рядом вальсировали Татьяна с мужем. Продавщица Тамара в новом, горошками, платье с вырезом на груди тоже отплясывала с соседом Стёпой, а её муж, уже изрядно перехватив, квело стоял у дверного косяка.
У Минны от ухажеров не было отбоя. Она раскраснелась, светлые завитки выбились из-под зажимок и, как завлекалочки, обрамляли её лицо!
В перерыве между танцами Тамара вдруг вспомнила о своём супруге и, перехватив ревнивый взгляд Степановой жены, одиноко сидевшей возле стенки, толкнув его в спину: – Иди к своей благоверной! – поспешила и сама к мужу.
Муж Тамары Юрий, пьяный-пьяный, а зеленоглазую красавицу разглядел. Он бы уже давно слинял с мужиками и у кого-нибудь в гостях продолжил бы празднование революции, а заодно и поплакался бы, что нет у них с Тамарой детей, но, зная ядовитый характер своей половины и то, что после этого спать ему пришлось бы у порога, в клубе нестерпимо скучал. Но, скосив глаза на кучку девчат, а Минна, чуть особняком в перерыве стояла к нему ближе всех, Юрий от столь приятного соседства приосанился и незаметно придвинулся к ней поближе. Тут-то к нему и подошла Тамара, сбив его дальнейшие планы. Зная, что теперь ему уже не удастся пригласить Минну на танец, Юрию ничего не оставалось делать, как воскликнуть:
– То-о-ма! А ведь и вправду кулон твой, как и глаза её, -одина-ако зелёные! Глянь!
И желая обратить на себя внимание, а заодно и отплатить Тамаре за её флирт со Стёпкой, Юрий мелко залился: – Тибе, ко твоему платью кулон не шибко идёт! Дай-ка поносить ево Минне, ишшо краше станет!
Но Тамаре предложение мужа почему-то не понравилось. Она дёрнула его за рукав, и буркнув: – Ещё чево! Пошли домой! – потащила его к выходу.
Василий Минну всё ещё не приглашал, но когда семейные пары стали расходиться, а вместе с ними и старухи, перед самым концом вечера подошёл к своей зазнобе.
– Скоро свет погасят! – прижимая её к себе, прошептал Василий.
– А когда?
– В одиннадцать! Пятнадцать минут осталось! Пойдём, провожу!
Минна, ещё окончательно не решив для себя, нравится он ей или нет, пристально взглянув на него, спросила:
– Мошет, не нат-то, Вася?
– Ещё как надо! А то нападут по дороге охальники! Не отобьёсся ведь! Я же защитой буду! – застёгивая на ней пальто, шутит Василий.
Она, ещё не понимая значения некоторых слов, вяло сопротивлялась: – Ка-ккие …хальники? О тшём ты? В деревне никково нет!
– Есть, есть! Вот будешь ходить одна, тогда и узнаешь!
С тех пор Василий почти каждый вечер стал наведываться в избу к Марусе. Хозяйка не возражала. Минна что-нибудь вышивает, а Вася рядышком сидит, да в бок её толкает: – Пойдём погуляем!
Уж больно охота парню остаться с нею наедине, прижаться губами к устам её сахарным и целовать, целовать! Ажурный платок с головы собьётся, уткнётся Василий в завлекалочки её льняные и шепчет: – Чем моешь волосы ты, красота ненаглядная? О тебе ведь только думаю! Выходи за меня! Давай на Новый год свадьбу закатим!
– На новый год, ккак этто, «заккатить» не натто! Рано ешчё!
– Почему рано? – не понимает Василий.
– Заккатить мошно только в апреле! Когда исполнится год после смерти мамы! Раньше нельзя!
Ну, Василий и терпит. А после Крещения и родителям сообщил, чтоб к свадьбе готовились. Да и новостью для них это не стало, хотя Григорий, укладываясь спать, разошёлся: