— Вот Соборная площадь, а там у нас Торговая площадь, — сказал Насонко. — Слышишь, как галдят? С первых же денег сбегай, найди пряничный ряд, там посмотри, в которой лавке лучшая яблочная пастила, попроси отведать. Она у нас знатная!
Увидев храм, Гаврюшка удивился. Ему два или три раза доводилось бывать в Московском кремле с дедом — когда тот видел получше. И запомнил Гаврюшка московский Успенский собор. Тут же глазам не поверил: словно кто-то взял его и перенес в Вологду. Точно такие же пять глав-луковиц на толстых шеях, и окна — узкие и длинные, и соразмерность всех его частей. Но здешний храм обнесен каменной оградой с железной решеткой.
— Его еще прежний государь поставить велел, сам место указал, — похвастался Насонко. — Он ведь живал тут у нас. Сказал звать так: соборная Софийская церковь во имя Успения Пресвятыя Богородицы.
— Должно быть, много тут попов служит…
— А немного. Храм-то построили, снаружи все чин чином, внутри — и конь не валялся… ох, прости Господи! Один лишь Иоанновский придел в божеский вид привели, и там службы идут. Там и будешь пономарничать.
Принял Гаврюшку в храме старенький отец Памфил.
— Говоришь, службе не навычен? Хорошо, что сразу повинился, — сказал батюшка. — И хорошо, что пришел. Тебя Господь направил — чтобы в Светлую седмицу ты уже служил. Я тебя беру. Вот первое послушание — канунник в порядке содержать, огарочки прибирать, вон для них ведерко. Потом — лампадки возжигать на иконостасе и у чтимых образов. Прибираться будешь в алтаре…
— Как, батюшка?
— Ты что, не видал, как бабы полы моют и пыль стирают? Вот точно так же, чадушко. Не баб же в алтарь пускать. Так что и в алтаре, и в ризнице. Освоишься, начнешь понимать службу — тут тебе доверю кадило, чтобы загодя готовил и вовремя подавал. Потом плат будешь подавать — причастникам уста утирать. Тебя ведь ко мне сам Господь привел, я тебя научу Церковь любить. Сам знаешь — кому Церковь не мать, тому Бог не отец.
— Благословите идти, батюшка, — сказал Насонко. — Меня дома ждут.
— Отцу Амвросию кланяйся. Ступай, чадо.
Гаврюшке было стыдно спрашивать о плате. И он думал, что о деньгах должны договариваться старшие. Но отец Памфил сам повел об этом речь.
— Миряне платят за требы, чадо, и с каждых крестин, с каждого венчания и отпевания пономарю копеечка перепадает. А требы у нас часты. Вологда — город большой, и женятся люди, и помирают… Есть и еще приработок. Пойдем-ка в алтарь, там у меня большая Псалтирь лежит.
Впервые в жизни Гаврюшка оказался в этом святом месте. Даже встал на пороге, не решаясь войти. Но батюшка напомнил: вот тут и придется труждаться, порядок блюсти, полы мыть. Потом он наугад раскрыл Псалтирь и велел читать.
Дед выучил внука читать четко, не частить, чтобы каждое слово звучало веско и вразумительно. Гаврюшка знал, что не опозорится. Ему попался сороковой псалом.
— Блажен разумеваяй на нища и убога, в день лют избавит его Господь. Господь да сохранит его, и живит его, и да ублажит его на земли и да не предаст его в руки врагов его. Господь да поможет ему на одре болезни его…
Гаврюшка был потрясен тем, что вот он — в алтаре, и читает такой замечательный псалом, и вдруг он понял, что это не царь Давид говорил Господу о каких-то давних делах, а он, Гаврюшка Деревнин, просит великой милости в неведомой беде.
Отец Памфил дослушал до конца и сказал:
— Лепота! Не думал, что отрок с таким дивным понятием читает. Ну, с голоду ты не помрешь. Когда придут ко мне сговариваться насчет отпевания, я тут же тебя выведу. Ты ведь знаешь — над покойником всю ночь Псалтирь читать надобно. К утру, знамо дело, будешь носом клевать, но заплатят хорошо, и если срядиться за десять алтын, могут и алтын сверху накинуть.
Обнадеженный Гаврюшка взялся чистить канунник, стараясь сделать его как можно опрятнее, чтобы заслужить доверие отца Памфила.
Два дня он живмя жил в храме. Ему там понравилось — народу много, певчие поют сладкогласно, дед — далеко, Авдотья и ее дочки со своими дурными разговорами — тоже далеко, чего ж не жить? Опять же — долг скопившийся Господу отдал: отец Памфил исповедал его и допустил до причастия. Домой Гаврюшка прибегал поздно, мать наскоро кормила его, и он растягивался на полу, на толстом войлоке.
На третий день случилось неожиданное.