Женщина вздохнула.
— Что смогли — то и собрали. Обозы пришли из Ярославля, Костромы, Казани — кожи выделанные, юфть, седла, сбруя. Из Пскова — холсты. А канаты — наши, здешние. Еще на Филипповки пришли обозы с коноплей — и тут же наших баб позвали чесать ее и прясть. А они и рады.
— Глупо как-то выходит, — сказал Глеб. — Как чесать и прясть — так наши бабы за копеечки, как канаты свивать — английские мастера, а мы чем хуже? Неужто перенять некому?
— Не для того английские немчины тут канатный двор поставили, чтобы нас учить. Они своих мастеров привезли, им с того выгода. А канаты, сказывают, хороши и покупают их там, бог весть где, по хорошей цене.
— Ульянушка, сними с кивота нашего Николу-угодника, — попросил Глеб. — Я нам нового напишу. Так что меняемся, Архиповна, я тебе — образок, ты мне — ну хоть меру муки да двадцать копеек деньгами.
— Побойся Бога, Глеб Афанасьич!
— Дешевле меняться нельзя. Хочешь — беги на Ленивую площадку, там тебе наши богомазы еще и не такую цену заломят. Но вот что — можем иначе срядиться. Когда из Англии суда придут, твой Теренко обратно с обозом придет и расплатится со мной заморскими винами. Там-то, у Никольской обители, он у моряков их недорого возьмет. Но муку ты принесешь уже сейчас. Срядились?
— Срядились! — обрадовалась Архиповна, и Ульянушка сняла для нее небольшой образок — как раз такой, что в дорогу брать удобно.
Тут в сенях хлопнула дверь — явился Чекмай.
— Поесть ничего не найдется? — спросил он, скидывая на лавку свой огромный тулуп. — Ульянушка, не в службу, а в дружбу — есть у тебя кто во Владычной слободе?
— На что тебе?
Чекмай объяснил.
Архиповна по природной любознательности не сразу ушла, унося за пазухой образок, а осталась послушать — что скажет этот причудливый молодец с седой гривой, который со спины — пожилое лицо духовного звания, а спереди — завидный жених.
— А я знаю ту куму Наталью! — сообщила она. — Она как раз на берегу живет, и когда приходят бурлаки — сдает им домишко, а сама на лето уходит жить к сестре в Козлену. Пойдем, доведу.
— Отблагодарю, — пообещал Чекмай. — Дай хоть пирожка с собой, Ульянушка… Ох! Вы и не знаете, тут сидючи, а поляки Москву зажгли! В Насон-город человек из Ярославля прискакал.
— Ахти мне! — воскликнула Ульянушка, Глеб прошептал: «Господи Иисусе», а Гаврюшка громко воскликнул:
— Васятка! Говорил же божий человек, говорил!
— Что тебе божий человек говорил? — спросил Глеб, и Гаврюшка рассказал, как вышло, что Гречишников выманил Деревнина из Москвы.
— Дивны дела Твои, Господи! — повторяла, слушая, Архиповна, и по лицу было видно — не терпится ей бежать к соседкам, поведать про такое чудо.
— Сейчас наш воевода эту весть дальше пошлет — и в Каргополь, и в Холмогоры, и всюду, — сказал Глеб.
— Мне бы самому то донесение прочитать, так ведь не дадут! — сердито заявил Чекмай. — Ну так веди меня, Архиповна, что ли…
Он был не очень доволен, что придется идти с бабой и слушать ее бабьи глупости.
Но Чекмаю повезло — на дороге им попался сын Архиповны, Теренко, и баба, сдав ему с рук на руки Чекмая и получив деньгу, побежала по соседкам.
Теренко был крепкий паренек семнадцати лет, очень довольный тем, что взрослые семейные мужики берут его с собой в обоз.
— Обоз у нас богатый — кожи везем, меха, мед, воск, холсты, сколь их за зиму набралось! — похвалился он. — И богоугодное дело сотворим — встанем у Михайло-Архангельской обители, инокам съестного пожертвуем, нарочно берем муку ржаную, горох, крупы. Там, у обители острожек, сказывали, стоит, в нем поживем. При нем — посад вырос, велено звать Новым Холмогорским городком, а все стали звать Архангельским. И у острожка мы суда встретим, когда придут. Тут наши купцы начнут торговаться…
— А ты?
— А я стеречь буду. Там же прибудет дорогой товар — серебро, а то и свинец. И другого заморского товара довольно. А пока будем ждать, я пойду к кормщикам, к вожам, потолкую. Может, опытные вожи возьмут в ученье? У нас, я знаю, парнишки убегали, чтобы выучиться суда водить. Вместе с обозами уходили. Потом, бывало, возвращались, женились… А то и оставались у поморов. Чем плохо?
— Сколько вас у отца с матерью?
— Сынов трое да девки — Машка с Матрешкой. Машку уж сговорили, Матрешка еще глупая, ей тринадцати нет.
За такой беседой Чекмай и Теренко дошли до избы кумы Натальи, крепкой и румяной старухи, из тех, что, беззлобно обругав своего застрявшего на печи старика, сами запрягут лошадку, кинут в санки топор и поедут в лес по дрова.