А лебеди исчезли. Не знаю уж, спугнул ли их Васин мат или они нам привиделись? Пока жарится очередной сиг, я купаюсь. Вода отличная. Огибаю плотину, ныряю. Берега 165-го канала, до самого дна выложенные камнем, напоминают стены затопленного града, замшелые, склизкие, слепые, безысходные. Ряжи под водой — точно вышки в тумане. И невесть откуда, один за другим поднимаются вверх пузырьки воздуха.
Жареный сиг и холодное пиво после купания — можно ли придумать завтрак вкуснее?
В 10.30 трогаемся. Солнце припекает, кожа болезненная, саднит. Озёра Вадло и Воло сливаются (из-за того, что восьмой шлюз поднимает уровень Воло), перед нами острова, острова — несть им числа… Названия одних напоминают о лагерях — вроде островов Ударников, Подлепинского, другие именуются просто — Большой, Приметный, Восточный и так далее, насколько хватает взгляда, точно клумбы на воде.
Гамма зелени: от потемневших елей до вылинявших берез и нежно-салатовой ивы, ослепительно изумрудный аир и пенистая, будто взмыленная, лоза, болотная зелень подводных трав, малахитовый мох. Лишь местами чернеют на фоне этой зелени неуклюжий барак, прогнивший сарай или брошенная лодка. Ни души.
Невозможно поверить, что здесь была Первая детская трудовая колония Беломорско-Балтийского комбината, описанная Солоневичем. Дети сами следили за порядком: четыре тысячи беспризорников работали под присмотром трехсот таких же беспризорников, специально отобранных и выдрессированных под надзором коменданта Чекалы. Подобно взрослым гэпэушникам, эти триста сопляков жили в лучших бараках и получали лучшую еду, на рукавах и на груди носили красную звезду, и занимались — подобно взрослым — доносами, следствием, устраивали облавы, арестовывали, обыскивали… Окруженные ненавистью прочих — дикой. А было им всем от десяти до пятнадцати лет.
За удлиненным островом Шлегеля показываются повенецкие створные знаки. Направо ремонтная база. Пристань, катера, запах бензина. Может, удастся заправиться? Подходим к помосту. Мужик в грязной фуфайке (несмотря на жару!) без лишних слов делает русский жест: выпить найдется? Я называю его «русским» потому, что нигде больше не встречал такой комбинации пальцев: кулак, большой палец кверху, мизинец отставлен в сторону. Порой жест бывает еще более выразительным, потому что этим кулаком делают движение, словно опрокидывают кружку. Где-то показывают «V», или «зайчика», или «fuck you» или «О. К.», а здесь лишь немой вопрос насчет «шила». Которого у нас хоть отбавляй. Так что — махнемся. В мгновение ока на берегу столпились мужики. Как из-под земли выползли. Саня им «шило», они нам — бензин. Лыка не вяжут, руки трясутся.
Воспользовавшись случаем, заговариваю со сторожем базы, он один здесь трезвый. Старик клянет «шило», мужиков, а заодно и Ельцина. Когда-то за прогул в Лесную Речку ссылали и там приканчивали. Неудивительно, что люди боялись. А теперь — тьфу, мать твою. Никто ничего не делает. Канал в запустении, того и гляди ряской порастет. Я пытаюсь возразить — мол, столько жертв, да и вообще… Старик перебивает, махнув рукой в направлении мужиков:
— Все равно ведь подохнут, а так хоть польза какая-никакая.
Такое ощущение, что где-то я уже это читал… Ну да, конечно, сто лет назад путешествовал по этим местам этнограф Майнов. В его книге «Путешествие по Обонежью и Карелии» есть такая сцена — автор беседует с местными мужиками о царской дороге. На вопрос, не слишком ли много народу погибло по воле царя, мужики соглашаются, что да, еще как много, но кабы не погибли, и дороги бы не было, а ведь все одно померли бы, так хоть с пользой для дела.
На прощание заглядываю под навес покосившегося сарая с инструментами. Там, в теньке, расстелен заляпанный бензином брезент, на нем — огурец, чеснок и соль в кулечке из газеты, ломти ржаного хлеба, солонина и целая гора печеных линей. По первой уже опрокинули. Блаженствуют.
— А работа? — спрашиваю я.
— Наплевать! — хором отвечают они.
Седьмой шлюз — начало Повенчанской лестницы, которую по-польски я называю «Powienieckie Wschody», желая этой архаической формой современного слова «schody» («лестница») подчеркнуть масштабы строения. Семь шлюзов, один за другим, точно гигантские водяные ступени, по которым мы медленно нисходим к Онежскому озеру.
Шестой шлюз. Бетонная баня. Жар с неба, горячие стены.
Между шестым и пятым шлюзом Повенчанка разливается, образуя небольшое озерцо. Внизу мерцает Онего.
Пятый шлюз. Жара лишает дара речи.
Четвертый шлюз. «Бля, жопа отключилась!» «Жопой» Василий называет GPS, который отключается при температуре выше 60°С.