Ленин боится… Не столько самой смерти, сколько растительного существования. Ведь вождь догадывается о драке за его наследие, об интригах и происках Сталина, о Троцком на заднем плане… А он ничего не может: ни читать, ни писать, даже рука поднимается с трудом, мозг отказывается повиноваться, мысли расползаются, как глисты по навозу, слова во фразу не складываются, и газет не дают. Врачи следят, охранники подслушивают, обслуга шепчется по углам. Что? Ленин плохо слышит.
Сокуров показал эту обслугу — на русском языке — великолепно. Но опасаюсь, что с титрами фильм много потеряет. Никакой письменный текст не способен передать полифонию голосов, когда три, четыре человека говорят одновременно, а до нас доносятся лишь обрывки фраз. Как с помощью титров выхватить из перепуганного бормотания Ленина тихо брошенную фразу доктора Осипова: «Для метафизика смерть — факт недоказанный». В данном случае предпочтительнее был бы хороший дубляж.
9 ноября
Иван Павлов, выдающийся русский физиолог, в 1932 году, то есть на исходе жизни, записал: «Должен высказать свой печальный взгляд на русского человека — он имеет такую слабую мозговую систему, что не способен воспринимать действительность как таковую. Для него существуют только слова. Его условные рефлексы координированы не с действиями, а со словами».
11 ноября
В «Польке» Гретковской[34] ощущается талант, если принять определение французского маэстро моды Кристиана Лакруа: «Талант есть обостренное чувство реальности!»
Гретковская воспринимает реальность через тело, причем тело это беременно, а стало быть, и запахи острее, и звуки, исходящие из тела — отчетливее… Мануэла пукает, рыгает, блюет, порой подставляет зад, а порой берет в рот, ей трудно мочиться, у нее набухают соски, пупок выпячивается, изнутри ощущаются толчки.
В то же время внешний мир, в котором тело Мануэлы управляется со своим благословенным положением, — …набросанный наскоро мультик. Порой трудно разобрать, где тело пребывает — в Грёдинге, на Мадере или в Лодзи? Походя суждения о людях, например: Гедройц, мол, — скансен, а Милош — памятник для поклонения. Много там писательской кухни, есть и рассуждения общего характера, в том числе: о смерти (в сортире), о времени и минете (во время приготовления вареников), о современных пирах Платона (кстати, о Ганнибале Лекторе). Есть там наконец и большая любовь, и повседневность, и сериал. Есть сны. Карусель, что вертится вокруг беременного тела автора. Великолепное чтение!
Читая «Польку», я вспомнил забавный рассказ Войтека С. о том, как Гретковская гостила у них под Парижем. Однажды он застал Мануэлу на кухне, когда та точила большой нож. На вопрос, зачем ей эта махина, она ответила — защищаться от всяких нахалов, что цепляются к ней на улице.
— Мануэла, ты бы лучше трусики надевала, а то у тебя из-под мини голая задница торчит.
Прочитав «Польку», хочется воскликнуть: полька, я тебя люблю!
13 ноября
В этом году — десять лет моей жизни в России. Юзеф Чапский утверждал, что можно писать о стране, в которой живешь меньше шести недель или больше десяти лет. Я и подумал, что, наверное, стоит оглянуться, мысленно пролистать минувшее десятилетие, воспроизвести некоторые эпизоды, пару забавных происшествий и пару глосс, никоим образом не замахиваясь на подведение итогов — на то имеются политические публицисты, аналитики и корреспонденты, — я же хочу вести сюжет от своего имени, свободно прыгать с темы на тему, от случая к случаю, через чтение проникать в жизнь (или наоборот), переплетать воспоминания с сегодняшним днем — минувшее с текущим. Отсюда этот жанр записок (порой датированных).
С другой стороны, десять лет — такой ломоть времени, что порой возникает искушение вообще перестать говорить о России. Ведь поначалу все просто и вписывается в стереотип, вынесенный из дома (разговоры бывших жителей польского Львова за рождественским столом), из книг (например, Кухаржевского) или из рассказов тети, что съездила на трехдневную экскурсию в Ленинград (грязь, вонь, пресловутая водка…). Потом, чем дольше здесь находишься, тем лучше ощущаешь нюансы, иронию и подтексты. Постепенно схватываешь дело на полуслове и не требуешь, чтобы слово ему соответствовало — вспомним мысль Федора Тютчева о том, что изреченная, она есть ложь. Наконец ловишь себя на том, что все чаще думаешь по-русски:
— М-да-а.
Не только язык склоняет к молчанию, но и реальность — тоже. Болтая с соотечественниками о России (по-польски!), мы говорим о разном. Это продемонстрировала беседа с Бересем: он — о лагере, я — о монастыре, он — о палачах, я — о туристах. Для меня, как и для большинства местных жителей российской глубинки, особенно на Севере, главное — перезимовать, а стало быть, такие детали, как свет, тепло, вода. И лишь потом — понятия отвлеченные: демократия, свобода слова или права человека. К примеру, зимой замерз водопровод, на дворе метель, прорубь на Святом озере далеко, каждый день заново приходится лед разбивать. Да еще электричество выключили и лаптоп сдох. Впотьмах не попишешь, не почитаешь. Вдруг группа сородичей нагрянула, приехали на Острова покататься на лыжах. Болтовня при свечах о том о сем: о Путине, о Чечне, о мафии, об угрозе демократии в России. Послушав стереотипные формулы, словно из журнала «Впрост» или «Политика», я потихоньку выскальзываю по воду для чая — к проруби. На усыпанном звездами небе «меч Вяйнемяйнена» (так называют Орион в Карелии), в воздухе пахнет дымом (верно, Ольга топит печку…). А на Белом море потрескивает лед.
34
«Полька» (2001, рус. пер. 2003) — роман-дневник польской писательницы Мануэлы Гретковской (р. 1964), описывающий ее жизнь в период ожидания ребенка.