Когда я умолк, Панфилов некоторое время думал.
- Да, товарищ Момыш-Улы, - произнес он наконец, - сейчас нам ничто другое не страшно. Только это страшно.
Он встал, подошел к самовару, налил в чайник кипятку, вновь поставил на конфорку и вернулся.
Не садясь, он склонился над разрисованным листом и опять, как при первом взгляде, сказал:
- Закупорились крепко.
Это однако, не звучало одобрением.
- Что-то очень сперто. Не мало ли вы тут оставили проходов? - Взяв карандаш, он указал на минные поля. - Не заперли ли вы, товарищ Момыш-Улы, самих себя?
- Но ведь это впереди, товарищ генерал, - удивленно сказал я.
- То-то и оно, что впереди. Не шевельнешься, тесно.
Подумалось: «Тесно? У меня на семи километрах тесно? Что он говорит?»
Не нажимая, Панфилов тонкими штрихами пометил несколько проходов в минных заграждениях. Я все еще не понимал - зачем? А Панфилов легкими касаниями простого черного карандаша - иных он не любил - перечеркнул красивый оттиск нашей оборонительной линии и наметил стрелку, устремленную вперед, в расположение немцев.
Я не мог сообразить, чего он хочет. Чтобы мы пошли в наступление, чтобы атаковали скапливающуюся немецкую армию? И это после того, как он сообщил, что снимает роту, что батальону предстоит растянуться еще на километр-полтора? После того как говорил, что теперь надо быть трижды расчетливым и трижды осторожным? После того как произнес: «до Волоколамска»? И что это - приказ? Но разве так приказывают?
- На вашем месте, - сказал он, легонько штрихуя стрелку, - я вот о чем подумал бы…
От острия стрелки, направленной в расположение немцев, он провел завиток, обозначающий возвращение на рубеж, и взглянул на меня.
- …подумал бы… А то в вашей картинке даже и мысли об этом я не вижу.
Вынув часы, Панфилов повернулся к самовару:
- Этот господин тоже требует внимания. Давайте-ка по стакану чаю - и пойдем.
- Ночевать у нас будете, товарищ генерал? - спросил Синченко.
- Нет, товарищ. Теперь ночевать некогда, теперь и ночью приходится дневать.
Он улыбнулся, снял чайник, поднял крышку, понюхал и сказал:
- Вот это напиток.
Подавая мне стакан, он хитро прищурился:
- А ведь сегодня у нас небольшой юбилей - нашей дивизии сегодня стукнуло ровно три месяца от роду. Следовало бы ознаменовать поосновательнее, но… это успеется… И ровно три месяца, как мы с вами, товарищ Момыш-Улы, первый раз встретились. Помните, как вы лихо промаршировали?
И он опять улыбнулся.
ТРИ МЕСЯЦА НАЗАД
1
Да, я помнил. Это было ровно три месяца назад, тринадцатого июля тысяча девятьсот сорок первого года.
В военном комиссариате Казахстана, где я служил инструктором, полагался перерыв на обед от двенадцати до часу. Пообедав, я шел из столовой. Вижу, среди двора стоит невысокий сутуловатый человек в генеральской форме. Рядом два майора.
В Алма-Ате мы редко встречали генералов. Я присмотрелся.
Генерал стоял спиной ко мне, заложив руки назад и слегка расставив ноги. Лицо, видное вполоборота, показалось мне очень смуглым - почти таким же черным, как мое. Опустив голову, он слушал одного из майоров. Из-под высокого генеральского воротника выглядывала исчерна-загорелая, в крупных морщинах шея.
Как артиллерист, я носил шпоры и - должен сознаться в этой слабости - не простые, а серебряные на концах, с так называемым малиновым звоном.
Минуя генерала, дал строевой шаг. Впечатал ногу - дзинь. Другую - дзинь.
Генерал повернулся. В усах, подстриженных двумя квадратиками, не проглядывала седина. Заметно выдавались скулы. Сощуренные узкие глаза были прорезаны по-монгольски, чуть вкось. Подумалось: татарин.
Войдя в комнату, я спросил товарищей:
- Что за генерал? Зачем он к нам пришел?
Мне объяснили: это генерал Панфилов, военный комиссар Киргизии.
Знаете ли вы, что такое военный комиссар республики? Это глава военкомата - советского учреждения, ведающего учетом военнообязанных, допризывной подготовкой. Между нашими двумя военкоматами - казахским и киргизским - существовал договор социалистического соревнования. Раз или два в год договор перезаключался. Все думали, что для этого, вероятно, и приехал генерал.
Я сел за стол, придвинул папку, раскрыл. Помню, в тот день я составлял план комсомольского кросса. Это было, конечно, нужным и важным, но во мне жило тягостное неудовлетворение.