— Смыслю, — молвил Афанасий, — что опасаешься, что тучны они, и не подняться им будет в небо.
— Верно, отче, — согласился Андрей.
— Ничего, я их заставлю похудеть. А то зажирели на монастырских харчах. Яко медведи перед зимней спячкой. Им бы лапу сосать, да в берлоге спать, ворочаясь с боку на бок. — После этих слов, он вновь обратился к Силантию Семеновичу, — я тебе пошлю, а ты уж гоняй их как сидоровых коз.
Проговорил и направился в сторону крепости. Воевода Прозоровский посмотрел ему в след, и прошептал, так чтобы Афанасий его не услышал:
— Я тебе человечка пришлю в команду. Он все равно мне не потребен.
— Надеюсь, он не полный? — поинтересовался Ельчанинов.
— Да, нет. Худ, как жердь. Племянник это мой, — добавил Алексей Петрович. Сказал и поспешил вслед за капитан-командором и архиепископом.
Пока князь-воевода потчевал всех праздничным обедом, Ремизов подошел к Ивану Рябову.
— Мне бы с тобой Иван Ермолаевич, один на один поговорить.
Волны накатывали на берег. В небе, пикируя над водой, летали чайки, криком своим, оглушая окрестности. В нескольких метрах от воды на береге, покрытом крупной галькой, лежало бревно. Вот на нем-то и разместились капитан-командор и лоцман. Ремизов достал из-за пояса трубку и закурил. Молчал минут десять, пока Иван Рябов, не прервав молчание, спросил:
— Так зачем ты меня позвал Александр Селеверстович?
— Шведы идут к крепости, — молвил Ремизов.
— Так это не секрет, — тяжело вздохнув, молвил лоцман.
— Сильные они, а мы сам видишь, — капитан-командор показал рукой на форт, — еще не готовы. Нам бы посадить, их корабли на мель, что напротив крепости…
— Для этого тебе лоцман нужен, — перебил его Иван, — не сам же ты поведешь фрегат.
— Быстро смекаешь.
— А-то.
— Так вот нужен лоцман. Что согласится пойти на службу, — тут Александр Селеверстович на секунду замолчал, словно боясь обидеть помора, — временно, — добавил он, — шведам. А уж затем сам посадит корабли на мель.
— Где же ты найдешь такого? Ни один помор не пойдет на это.
— А если его попрошу я.
— Тебе нужно будет найти такие слова, чтобы убедить его Александр Селеверстович.
— Вот я и пытаюсь…
— Не ужели ты, Александр Селеверстович, хочешь, чтобы я был тем лоцманом.
— А другого, я — Иван, не вижу. Только ты способен окуратно посадить фрегаты злодеев на мель так, дабы они угодили под пушечный обстрел крепости. А мы уж ветки, обозначающие фарватер, сместим в сторону мели.
— Доброе ты дело задумал капитан-командор. — сказал Рябов, — так и быть. Посажу я сие судна на мель.
Когда собрались князь-воевода, архиепископ да князь Ельчанинов возвращаться в Архангельский городок. Подошел к Силантию Семеновичу Прозоровский и спросил:
— А не разбойник ли твой холоп Ивашка Рваное ухо? На что ответил Ельчанинов твердо:
— Не разбойник. А то, что ухо у него рваное, так сие у медведя спросить надо, что напал на него.
— Как знать князь, как знать, — сказал Алексей Петрович, — но Ивашке я бы не доверял.
VII
На следующий день утром, по Архангельску прошел слух, дескать, сам архиепископ рассказывал. Мол, когда все пили и веселились у князя-воеводы на лугу, да поднимали тосты за здравие его величества Государя Московского — погода испортилась. Поднялись над городом две тучи, с севера и юга, с сильным ветром и градом, громом и молнией. И вышло так, что северная туча рассеяла южную.
— Бред сивой кобылы, — молвил Ельчанинов, выслушав Яшку, — чушь. Не было такого.
— Как не было, кое сам архиепископ Афанасий видел, да князь-воевода.
— Я там был. Андрей был. Егор был. — перебил князь, — но ни кто из нас и в глаза такого не лицезрел.
— Так архиепископ, — замямлил Кольцо.
Силантий Семенович на секунду задумался, посмотрел на стрельца и подмигнул:
— Архиепископ вещает?
— Как есть архиепископ.
— А люди, что слух сей слышали что болтают?
— Говорят, что знак это. Дескать, добрый знак это. Мы северная туча, шведы южная.
— Ну, раз знак, — молвил Ельчанинов, — да еще хороший, — улыбнулся, — то и мы будем говорить, что было сие знамение.
Неожиданно князь понял ход священника, не иначе тот таким способом решил вселить в архангелогородцев уверенность. Дать надежду на победу, над грозным противником.
— Ох, и умен архиепископ, ох и умен, — сказал Силантий Семенович, и положил руку на плечо Андрея, — понимаешь, до чего умен. Эвон, какую историю придумал, чтобы дух в народе поддержать. Золотарев улыбнулся.
— А пошли князь на крыльцо, — молвил он, — покурим.
— А пошли, — согласился Ельчанинов, вставая из-за стола. — Только я трубки возьму.
Он ушел и вернулся уже с двумя трубками. Андрей накинул камзол, и друзья-приятели вышли во двор. Князь раскурил обе трубки. Затем одну, что принадлежала эстонцу, протянул Золотареву.
— Как думаешь, — шепотом спросил Силантий Семенович, — капитан-командор поступил так, как ты говорил?
— Когда вы ушли, — начал Андрей, — Ивашка вновь поднял андлар в воздух. Я посмотрел в подзорную трубу и углядел, как Ремизов беседовал с Рябовым. Конечно, мне не удалось услышать, о чем они говорил, но в конце беседы они ударили по рукам. В знак того, что сделка заключена.
— Слушай Андрей, а не может ли Александр Селеверстович, предать нас.
— Вряд ли. А вот от князя-воеводы, ожидать что угодно можно. Человек он мягкий, и поддастся дурному влиянию, может.
— Но, но — возмутился Ельчанинов, — ты Андрей попридержи коней. Ты хоть и угодил в царские любимчики, но все равно остался человек иноземный. Я то тебе верю, но, видишь ли, друг мой, — тут князь смягчил интонацию, — воеводу Петр знает уже много лет, а ты тут без году неделя. Кому Квятковский поверит быстрее тебе или воеводе? Вот то-то. Так что сиди и помалкивай. Примечай, да лови охальника за руку. Чтобы не делал Прозоровский сейчас, он в чести у государя. Начнет межеваться, тянуть, ты Андрей не удивляйся. Он ведь между молотом и наковальней. Промедлит — государь съест, поспешит — шведы заклюют. Кажется мне, что зря капитан-командор Александр Селеверстович Ремизов без согласия князя-воеводы на такую авантюру пошел. Как бы в предательстве опосля не обвинили.
Андрей выслушал пылкую речь Силантия Семеновича и промолчал. Ему вдруг вспомнилась та серия, в которой капитан-командор (правда звали его по-другому) был арестован. Вдруг Золотареву стало страшно, что случись, что с Ельчаниновым или с Ремизовым, то и он может подвергнуться такой участи. Эвон, как нехорошо Прозоровский смотрел на Рваное ухо. Не дай бог, прознает, звать его не Андрей Золотарев, а Андрес Ларсон так уж точно со света белого изживет. Тут уж былые заслуги, да покровительство Петра Алексеевича не помогут. Где царь, а где он.
— А теперь пошли в дом. — Сказал князь, докуривая.
Утром четырнадцатого июня поморы: Иван Рябов да Дмитрий Горожанин, на небольшом коче, нарушая указ государя, вышли в открытое море. Подгоняемые попутным ветром они направились в район острова Сосоковец, где ими был разбит лагерь. Наловив немного трески и сварив уху, сидели они у костра и разговаривали. Паренек все время интересовался, отчего это дяденька, а он так звал лоцмана, нарушил запрет царя и вышел в море. Иван все отнекивался, да по большей степени пытался перевести разговор в другое русло. Но Дмитрий не унимался и снова, и снова задавал один и тот же вопрос, отчего Рябов не выдержал и грозно проговорил:
— Будет время, узнаешь. А сейчас ешь и не задавай глупых вопросов.
То, что это глупый вопрос Дмитрий так не считал. А вот попытка уйти в сторону, а потом еще этот ответ заставили сделать вывод, что все это не спроста. Больше всего его поразило то, что Иван Емельянович до закладки цитадели, о выходе в открытое море даже и не помышлял. Видимо, сделал вывод паренек, в строящейся крепости произошло, что-то, что заставила лоцмана изменить планы. Чувствую, что тот все равно не ответит, Дмитрий только вздохнул, зачерпнул ложкой ухи, и больше задавать вопросов не стал.