— Ну, и дурак, — выругался государь, — вот уж, сколько лет с учеными мужами якшаешься, а сей науки не изучил.
— Прости государь, завтра же займусь…
— Завтра не надо. Вот возьмем крепость, вот тогда и займешься. И чтобы ты у меня грамотный был, а то перед иноземцами не удобно. А теперь зови дьяка. Меншиков вышел из шатра, Вернулся быстро и не один.
— Вот привел, — проговорил он.
Царь признал Иоганна Рейнгольда Паткуля, тот когда-то был одним из офицеров Карла XII, но во время осады Нарвы, был взят в плен, а с весны этого года поступил на службу Петра Алексеевича. Лифляндец, в отличие от Меншикова был грамотен, и владел несколькими языками. Иоганн поклонился, и поинтересовался, что от него желает государь?
— Письмо нужно коменданту Шлиппенбаху написать.
— Это можно государь, — согласился тот, подошел к столу, где лежала карта. Положил на нее лист и достал перо:
— Диктуй государь.
Петр диктовал, что не против того, чтобы женщины покинули крепость, но при одном условии. А то звучало так: «Если изволят выехать, изволили б и любезных супружников своих вывести купно».
О том, что полковник Шлиппенбах остался недоволен «сим комплементом», писать как-то не хочется. Стихшая на время канонада вновь возобновилась.
Почти все дни, что длилась осада, Андрей почти не вылезал из Ладожской крепости. Не то чтобы ему не хотелось, просто не удавалось. То одно, то другое. Да еще царевич Алексей, узнал, что Золотарев не крещен начал требовать, чтобы тот стал православным. А как тут поступить, если ты до сих пор в бога не веришь. Родился атеистом и умрешь им. Тут и офицер, прибывший с Белозерским полком, стал наседать.
— Как это так ваше благородие, — говорил он, — вот уже второй год, как в Московском государстве, а веры не приняли!
То, что Андрей Золотарев эстонец и носил когда-то гордое имя Андрес Ларсон, со временем от царевича тот скрывать перестал, ну, вот мальчишка и проговорился. А пока человек в другой вере, пусть он даже этого и не признает, среди русских солдат ему доверия нет. Некоторые белозерцы, косятся да чураются боцманмата, свежа еще в памяти Нарвская конфузия.
Вот и пришлось, утром пятого октября с царевичем да офицером топать в местную церковь. Там уже почти весь воздушный полк собрался, ну, кроме тех, кто на боевых постах были, плюс солдаты Ладожского гарнизона. Девки городские, да жены офицеров. Воевода крепости даже музыкантов притащил.
Из храма вышел поп, благословил присутствующих, да затребовал, чтобы сей храбрый офицер, так он назвал Золотарева, проследовал за ним в собор. И удивляться тут, честно сказать, было нечему, ибо за последние дни сыскал в цитадели славу добрую, и многим, в том числе и воеводе местному пришелся по сердцу.
Что уж творил с новоиспеченным православным человеком, окрещенным Андреем Петровичем Золотаревым, история умалчивает. Известно лишь только то, что нареченный родитель — государь Московский Петр Алексеевич сначала осерчал, но потом, одумавшись, сменил гнев на милость. Как-никак все же на передовой был, вспомнил свой отъезд из-под Нарвы, но поговорить серьезно с Золотаревым вознамерился. Что ж он подождать несколько дней не мог, осада вот-вот должна кончиться. Но монарх ошибся ни шестого, ни даже девятого и десятого октября обстрел крепости не прекратился. А шведы сидевшие в цитадели, по-прежнему не хотели сдаваться.
Наконец вечером десятого октября, после продолжительного обстрела, в башнях Наугольной и Погребной, с разницей в полтора часа были пробиты три бреши. А уже на утро после трех сигнальных залпов на остров переправились солдаты.
Князь Ельчанинов, сидя на носу карбаса, вытащил саблю из ножен. Правда, государь повелел с французским мундиром шпагу носить, но сейчас его рядом нет. А ему сподручнее с врагом рубиться привычным для него оружием. За спиной еще десяток лодок с Преображенцами, чуть левее Семеновцы. На той стороне крепости Архангельский, Вологодский и Ярославские полки. И все, не смотря на обстрел, что не прекращается, рвутся в бой. На каждом карбасе — лестница. Есть опасение, что бреши находятся выше, но это не так и страшно. Где русского смекалка не подводила, вот только штурм вряд ли двумя часами ограничится. Швед упорный на смерть стоять будет. Тут уж гляди не зевай. Кроме оружейных пуль, в тебя камни и всякий мусор со стен полететь может. А так за царя-батюшку на штурм.
Всюду дым, гарь. Пули так и свистят. Вот и щиты, что оберегать должны запылали. И трупы. Падают солдаты. Раненых много. Только и гляди, как бы под пулю не угодить.
Вон Мишка Голицын шпагу выхватил и к стене. За ним десяток Семеновцев, все орут «Ура»!
Прав оказался Силантий Семенович коротки, оказались штурмовые лестницы, выше пробиты бреши. Гляди, вот-вот атака захлебнется. И тут где-то справа крик — Ура! Князь прижался к земле, взгляд в сторону кричащих кинул. А там Александр Данилович с добровольцами. Не иначе государь на помощь прислал. Да вот только штурм, кажется готов прекратиться. Положение — отчаянное. Сверху швед обстреливает, тут только успевай в брешь гранату запустить. Уже знакомый Никифор Стахеев, его князь разглядел у самой стены, схватил с земли камень и запустил в брешь. Солдат успел в сторону отскочить, когда на то место, где он только что стоял, свалился швед.
Петр на редутах места себе не находил. Вон Михаил Голицын на рожон лезет, а там Алексашка ему ни в чем не уступает, а уж князь Ельчанинов так тот просто хорош.
— Федьку ко мне, — кричит он, стараясь перекричать шум.
Штаб-офицер срывается с места и исчезает в дыме. Через некоторое время он появляется, но не один.
Федька связной. Без него какая война. Молодой еще. Такого в бой пускать страшно, а и в тылу прятать смерти подобно.
— Вернуть Михаила Голицына немедленно, — приказал Петр.
Федька кивнул, бросился карбасу, тот давно приготовленному на неотложный случай. Как только в лодку запрыгнул, солдаты весла на воду и понеслось.
— Скажи царю, что теперь я не его, божий, — кричал Голицын, выслушав связного. И тут же скомандовал своим солдатам:
— Отталкивай лодки от берега.
Федька уже в карбасе наблюдал, как делаю это солдаты. Обратно плыть не хотелось, а нужно. За то, что приказ не выполнил и подполковника не вернул — государь голову оторвать может, но и оставаться нельзя.
Петр поднес подзорную трубу, зажмурил правый глаз и вскричал:
— Что, он делает чертяга?
Голицын игнорировал его приказ. Лодки оттолкнул от берега, чтобы ходу у Семеновцев назад не было. Федька плывет обратно.
— У, Федька, — гневался царь, но тут откуда-то справа прискакал всадник, весь в мыле.
Спрыгнул с коня, но не к государю, а к кувшину с квасом. Отпил половину, губы обтер и к царю:
— Государь, на левобережье плохо.
— Командующий штурмом фельдмаршал Борис Петрович Шереметев, — напомнил монарх, — я же всего лишь капитан-бомбардир.
Служивый поняв, что совершил конфузию, поклонился и подошел к фельдмаршалу. Обстановка на левобережье была хуже не куда, шведы успешно отражали атаки, и там требовалась помощь. Шереметьев послал драгун своего сына.
Шведы тринадцати часового боя не выдержали. Атаку русских, что совершена была на исходе последних сил, они не выдержали. Стрельба прекратилась, и заиграл, настойчиво барабан.
— Шамад [62] — проговорил Петр, опуская подзорную трубу, — шведы капитулировали, Виктория!
Двенадцатого октября из крепости прибыли парламентеры и в палатке у фельдмаршала Шереметева была подписана капитуляция.
Условия были гуманными. Видимо Борис Петрович все еще помнил, как поступили шведы под Нарвой, когда они отпустил Преображенский и семеновский полк. Посему он повелел, «под честное слово кавалера, которое он, слава богу, никогда не нарушал, даже перед турками, не говоря о христианах», разрешить беспрепятственный выход шведов из крепости. Коменданта же обязали провести краткий осмотр крепости, и зачертить план ее осады, с целью оправдания перед королем.
62
62 — «сигнал о капитуляции», впервые у Петра I; см. Христиани 36. Через франц. сhаmаdе «барабанный вызов для переговоров» из пьемонтск. сiаmаdа, ит. chiamata от лат. clamare «кричать, взывать»