В "корытце" показалось бурое пятнышко, оно тотчас почернело, и вот уже Шамиссо с Эшшольцем почуял" запах гари. Красным муравьем пробежала искорка. Одна, другая, третья. Искорки слились, народился огонек. Ронго сунул в "корытце" пучок кокосового волокна" оно вспыхнуло, потрескивая, как горящий волос.
Шамиссо с Эшшольцем перевели дыхание. Великая минута: человек добыл огонь. А Ронго поднялся с колен, всем своим видом он говорил: "Только-то и всего!"
Эшшольц протянул Ронго красивый шейный платок. Ронго принял подарок, осклабился и выразил готовность разжечь костры по всей округе. Увы, Тигедиен махнул ему рукой: ты больше не нужен, парень, и Ронго смиренно отошел в сторонку.
Да, Ронго больше не нужен. Теперь он, Тигедиен, расскажет про пальму. И он рассказывал, а вернее, показывал. В сущности, не рассказывал и не показывал, а точно бы гимны слагал во славу пальмы и жителей Океании, которые знают все о царственном древе.
Орех — крупный, толстокожий орех. Что оно такое, это детище кокосовой пальмы? Пища и посуда, отполированная куском коралла до мягкого темно-коричневого блеска; волокнистое горючее для костров и канаты для сетей и шлюпок.
Листья, которые перебирают залетные бризы. Что они такое? Сноровистые, не знающие устали туземцы обращают их в циновки и плетни, в кровли и корзины. И листья умолкают, не вторят шепоту бризов — отныне они хранят тепло рук человеческих, тепло очагов.
А ствол? Прямой, высокий, с круглыми наростами, по которым взбираешься на вершину и видишь лагуну и океан. Ствол… Разве придумаешь лучшие угловые опоры для хижины? Для хижины, где ты впервые кричишь, требуя материнского молока, и пускаешь пузыри; для хижины, где после любовных игр под луною остается будущая мать твоих детей, для дома, где спокойно смыкают веки старцы?
Сердцевина ствола мягка и податлива, выдолби ее и получишь отличную лодку. Не трусь, внешние слои древесины плотны и упруги. И потом: палицы, боевые палицы, чтобы раскроить череп врага; копья, которые бьют молниями в лагунных и морских рыб…
Каду прилепился адъютантом капитана, старшину Тигедиена полонили натуралисты, а Шишмарев, долго не раздумывая, зафрахтовал Эдока, приятеля Каду. Уговорился он с Эдоком выйти в лагуну — рыбу ловить. Матросы прослышали об этом, и вдруг оказалось, что на бриге жить не могут без рыбной ловли. Однако лейтенант всем предпочел Петра Прижимова; к Петрухе питал он слабость: вместе на "Ласточке" плавали, вместе с французами в минувшую войну бились.
Ну, собрались. Вышли на лодке с балансиром — едва солнце брызнуло. Собрались. Вышли. Эдок и Ламари, островитянин уже в годах, пожилой, с сединой в бороде, взялись за весла. Весла были без уключин, как на каноэ. Гребли туземцы короткими гребками. Лодка скользила легко и стремительно.
Лагуна была мелководной, прозрачно-зеленой, со множеством отмелей и рифов. Прижимов черпанул за бортом ладонью, сладостно сожмурился:
— Парная!
Шишмарев тоже поболтал рукою в воде.
— Не вода, брат, — баня. И так-то круглый год.
Солнце припекало. Лейтенант и матрос разделись почти донага. Рядом с туземцами оба были неприятно белы и чувствовали смущение, неловкость, как горожане-домоседы, очутившиеся на купании среди загорелых поселян.
Прошли на веслах мили полторы, две.
— Гляди, ваше благородь, гляди!
— Чего?
— А вот… во еще… Батюшки-и!
На ближней отмели, где вода изумрудилась, мелькали плавники.
— Как в садке! — обрадовался Шишмарев. — Ну, половим! Половим!
Солнце уже выкатилось, рыбьи косяки среди водорослей были видны, будто в бассейне.
Эдок и Ламари передали морякам весла, сами взяли копья. Набрав полную грудь воздуха, они тихохонько погрузились в воду и прилегли на отмели, как на опушке.
— Потеха!
— Тсс! — зашипел на матроса Шишмарев и кулачищем взмахнул: — Тсс!
В ту секунду рыбаки под водою метнули копья. На миг все застило мутью. Послышалось фырканье, Эдок и Ламари вынырнули, а неподалеку всплыли копья, на их наконечниках трепыхались крупные рыбины.
— Камбала! Разрази меня гром, камбала!
— Да вроде того, — неуверенно отозвался Прижимов. И прибавил недоверчиво: — Сама напоролась, ей-богу. В другой раз не будет.
Но и в другой, и в третий, и в четвертый было все то же — рыба так и нанизывалась на копья Эдока и Ламари. И какая рыба! И длинная, востроносая, и в зеленых жабьих пятнах, и с хвостами в ярких желтых точках, и с плавниками в оранжевых полосах, и уж такая, такая… ну словно бы осенний березняк в багреце, в золоте.