Недели полторы спустя холодный пронзительный ветер закидал небо тяжелыми тучами. Барометр падал, и вскоре "Рюрик", заласканный тропиками, ворвался в бурю.
Здоровенный шторм встряхнул его, он охнул, простонал шпангоутами, и едва лишь управились матросы с парусами, как пошли, пошли перекатывать через судно валы — пенные, пузырчатые, гривастые. И один из них, яростный из яростных, сшиб с ног капитана, сбил его, сгреб и грохнул о палубную надстройку…
У капитана — ни переломов, ни ран. Но доктор Эшшольц предпочел бы иметь дело с переломом. Худо, когда кровь хлещет горлом, а в груди булькает, хрипит, будто рвется что-то.
Очнулся Коцебу затемно. Доктор и Каду куда-то отлучились. Он поднялся с койки, с минуту стоял, сжимая ладонями виски. Держась за стены, выбрался на палубу.
Океан, похваляясь своей мощью, играл бригом. Небо было таким низким, что волны, чудилось, взлетали до туч, и они, эти волны, потушили все звезды.
Коцебу не мог сообразить, что с ним, где он. Во рту чувствовал теплую солоноватую влагу, грудь стискивало больно. Он скрипнул зубами, закусил губу.
Метущийся свет фонаря упал на его искаженное лицо.
— Отто! — испуганно вскрикнул Шишмарев и подхватил капитана на руки.
Шишмарев ввалился в каюту и уложил Коцебу. Тот опять пришел в себя, но не узнал Шишмарева и спросил:
— Доктор, что со мной? Грудь… грудь…
Кровь пошла горлом.
Шишмарев перекрестился.
Буря утишилась далеко за полночь. Мигнули звезды. Шишмарев увидел Большую Медведицу. "А, — устало улыбнулся он, — вот и ты. Ну слава богу".
Коцебу лежал в каюте. Эшшольц разжимал ему зубы, сведенные судорогой, Каду вливал в рот микстуру.
— День? День? — спросил вдруг капитан, не открывая глаз.
Эшшольц не понял.
— Число? — прошептал Коцебу.
— Тринадцатое, — ответил доктор.
— Тринадцатое…
Коцебу дышал прерывисто. Доктор покачал головой. Каду прижался в уголку, всхлипнул.
На другой день капитан показался на палубе. Он должен был выйти из каюты, и он вышел, опираясь на плечо Каду.
В глазах матросов отобразился испуг.
— Ничего, ребята, ничего… Спасибо за ваше мужество.
— Рады стараться, — отвечали матросы нестройно.
— Надеюсь, все целы?
— Целы, целы, — Шишмарев выглянул из люка. — Вот бедняге Прижимову ногу переломило. Лубки наложили.
— А ты?
— Я? Жизнь, Отто Евстафьич, копейка, голова — ничего. — Он усмехнулся и выбрался из люка. — Господин капитан, прошу в каюту… Честное слово, зря ты поднимаешься. Ну погляди, погляди. Видишь? Всё у нас хоть на государев смотр. Пойдем. Ты вот что, Отто Евстафьич, сделай милость, не хлещи ты, прошу, кровью. Намедни перепугал до смерти. Сделай милость, а?
Океан долго еще мстил за минувшие светлые дни, океан штормил, и команде приходилось круто. Круче других Шишмареву — бессменному вахтенному.
Но как только Коцебу немного "отпустило", он отстранил доктора. Глеб Семенович воспротивился, капитан отрезал: "Я здесь командую, господин лейтенант" и так поджал губы, что Шишмарев попятился.
Однако с того штормового апрельского дня 1817 года Отто Евстафьевич сдал. Он крепился, не подавал виду. Но то на палубе, а то за обеденным столом лицо его вдруг подергивалось, белело, он поспешно уходил в каюту, прижимая руки к груди.
На бриге избегали говорить о болезни капитана. А если, случалось, и перемолвятся, то шепотом, как бы чего-то страшась. И общее настроение установилось сумеречное, как бегучие тени на волнах.
А Каду, тот и вовсе приуныл. Нет, нет, тамон выжил, тамон не умрет. Но… но вот он, Каду, должно быть, умрет. И умрет ужасной смертью… Каждый день на эллип-оа едят мясо. Мясо вынимают из больших бочек, такого мяса Каду не видывал. Какие крупные куски! Будь это мясо кита, Каду узнал бы его: китов порой выбрасывает на внешние рифы острова Аур, и аурцы добивают громоздких беспомощных животных. Но тут, на бриге, в этих бочках, нет, не китовое мясо. Страшно подумать, но, верно, правы старики на Ауре: белые едят человечину… А мяса-то в бочках все меньше, все меньше. А островов не видать. Не сбился ль тамон с пути?.. Мяса все меньше, наступит день, когда его вовсе не будет. А белые не могут без мяса. И тогда… тогда они съедят Каду.
И вдруг все как рукой сняло. Каду повеселел. Смеялся, ходил вприпрыжку, дурачился. Просто открывался ларчик: на горизонте, смутном и мглистом, показался остров Уналашка, покрытый лесом. "Мясо, — ликовал Каду, — там они найдут мясо!"