Будь у Степы не рота, а, к примеру, батальон, он, вероятно, так бы и поступил. Соблюдать соглашения с проклятыми империалистами он не собирался. Однако, силы были не равны и Косухин потребовал немедленного предоставления каждому бойцу по пачке папирос и свободного пропуска отряда за пределы станции. И то и другое было ему тут же предоставлено, после чего довольный таким развитием событий Косухин вывел отряд на привокзальную площадь.
Правда, тут произошла заминка. Степа ни разу не был в Иркутске и не представлял себе, куда и каким маршрутом ему надлежит двигаться дальше. Втайне он надеялся, что кто-то — если не сам товарищ Чудов — позаботится встретить его гвардию. Но на привокзальной площади кроме толпы мешочников, дамочек определенного рода занятий и публики явно буржуйского вида, никого не было. Подождав с полчаса, Косухин решил двигаться по неизвестной ему улице, которая (по уверению одного из шахтеров, бывавшего в Иркутске) вела к центру.
Прежде чем двигаться дальше, Косухин велел бойцам привести себя в порядок, проверить оружие и в дальнейшем соблюдать революционную дисциплину. Возражений не последовало, но по унылому виду подчиненных Степа сообразил, что два дня в заледенелых вагонах несколько поубавили сознательности в отряде, и многие в настоящий момент предаются мечтам не о мировой революции, а о куда более прозаических вещах.
Степа и сам понимал, что бойцов надлежит кормить и вовремя укладывать спать, но делать было нечего, и он дал приказ двигаться в город. Поход начался спокойно. Бойцы проявляли, как и было сказано, революционную дисциплину и даже пытались идти в ногу. Правда, иркутские обыватели, определенно из числа мелкой и даже крупной буржуазии, почему-то шарахались в сторону, а некоторые, из наименее сознательных, даже пытались прятаться по подворотням. Вероятно, на них производили неизгладимое впечатление огромные самодельные бомбы, болтавшиеся на поясе у бойцов отряда. В целом, Косухин был доволен производимым эффектом. Дело в том, что эти бомбы, производимые в Черемхове в бывших железнодорожных мастерских, несмотря на свой устрашающий вид, взрывались далеко не всегда. Зато моральное воздействие они оказывали в любом случае, в чем Степа в очередной раз имел возможность убедиться.
Где-то за вторым перекрестком отряд был остановлен каким-то эсеровского вида патрулем, но Степа не стал вступать в ненужные дискуссии, а попросту скомандовал «вперед» — и отряд прошествовал дальше под изумленными взглядами оторопелых патрульных.
Они шли уже минут двадцать. Вокруг вырастали недвусмысленно буржуазного вида дома, и Степа начал догадываться, что центр где-то недалеко. Он попытался было спросить об этом у встречных, но упрямые иркутские обыватели избегали беседы с товарищем Косухиным. В конце концов Степа махнул рукой и решил идти дальше, избрав ориентиром огромный собор, возвышавшийся неподалеку. Собор привлекал Косухина прежде всего толщиной стен, за которыми в случае необходимости можно всегда отсидеться, и высокой колокольней, на которой можно расположить наблюдательный пункт.
Однако до собора дойти не удалось. За ближайшим перекрестком дорогу отряду преградил целый взвод солдат без погон, но с цветными повязками на рукавах шинелей. Солдаты были настроены решительно. Степа, конечно, не сбавил бы темпа перед подобным препятствием, если бы не два пулеметных ствола, смотревших на него равнодушными черными зрачками. Это был веский аргумент, и Косухин приказал отряду остановиться.
Из рядов солдат вышел высокий бородатый мужчина в черной кожанке, обвешанный таким обилием оружия, что Степа мгновенно позавидовал. Тип в кожанке потребовал объяснений. Из его речи Косухин уловил, что славный Степин отряд почему-то принимают за банду грабителей, отчего в городе несознательные граждане подняли форменную тревогу. От возмущения Степа побелел, и хотел было уже, проигнорировав пулеметы, идти на прорыв, когда заметил, что из соседних переулков выбегают новые солдаты в повязках, со стороны вокзала не спеша катит броневик, и в результате получается форменное, по всем правилам, окружение. Степа вздохнул и достал свой мандат, а также приказ, полученный от товарища Чудова.
Грозный мужчина в кожанке оказался самим Флором Федоровичем, председателем Политцентра. Степа, представлявший эсеров исключительно гнусными интеллигентами с козлиными бородами и в пенсне, поглядел на знаменитого на всю Сибирь боевика с определенным уважением. Впрочем, как он понял, его особа заинтересовала Федоровича значительно меньше. Убедившись, что перед ним все же не банда, а сознательный авангард черемховского пролетариата, Федорович смерил Косухина несколько снисходительным взором и распорядился отвести отряд в казармы, где он будет поставлен на довольство, а затем распределен для несения караульной службы в городе.
Степа вновь возмутился и потребовал немедленного свидания с товарищем Чудовым. Федорович не возражал, но категорически настоял, чтобы товарищ Косухин приказал отряду двигаться в указанном направлении, а именно в казармы, где для товарищей черемховцев будет приготовлена горячая еда. К товарищу же Чудову они направятся вместе, тем более, что сам Федорович как раз собирался в городскую тюрьму.
Степа не понял, какая связь существует между товарищем Чудовым и городской тюрьмой — не означало же это, что вождь иркутских большевиков до сих пор томится в застенках? Федорович поглядел на Степу еще более снисходительно, пояснив, что именно в городской тюрьме товарищ Чудов устроил свой служебный кабинет.
Степа вздохнул и отдал команду. К его разочарованию, бойцы, услыхав о предстоящем обеде, разом потеряли революционную бдительность и мгновенно побратались с классово подозрительными солдатами в разноцветных повязках. Федорович кивнул, и из переулка вынырнул огромный автомобиль. Степа вновь вздохнул и покорно сел в машину.