После этого Арцеулову было уже почти все равно: жить или не жить. Почти — потому что он не считал возможным дешево продавать свою жизнь. Он был офицером императорской армии и без лишней скромности ценил свою жизнь в сотню, а то и в полторы красных уродов, которых он поклялся захватить с собой. Правда, в бою вести подобный счет было практически невозможно, но Арцеулов считал, что не выбрал и половины. А еще ему хотелось дожить до двадцати пяти. Он родился в феврале и втайне надеялся как-то протянуть оставшиеся полтора месяца.
Итак, бежать было некуда и незачем. Ростислав, убедившись, что в наступившей панике его скромная особа никого не интересует, поудобнее устроился на полке и стал равнодушно глядеть в потолок, не без иронии прислушиваясь к доносившимся до него обрывкам панических разговоров, в которых чаще всего поминались чехи, золотые империалы и Иркутский Политцентр. Его соседа — подполковника Ревяко — не было, исчезли также его вещи, и Ростислав вспомнил вчерашнюю фразу о двадцати червонцах, которые были способны доставить их владельца до Читы. Червонцы у Ревяко, насколько он знал, водились — подполковнику везло в карты и, как поговаривали, везло неспроста. Исчезновение соседа оставило капитана равнодушным — положение было действительно безнадежное, и каждый в такой момент решал сам за себя.
Ближе к полудню в купе заглянул полковник Любшин и сообщил, что по слухам адмирал передал всю власть в Сибири Семенову, а чехи — и это уже не по слухам, — собираются с завтрашнего дня поставить свою охрану к золотому эшелону. Разговор о Монголии действительно был, но большинство офицеров предпочло попросту скрыться на станции, надеясь то ли на милость чехов, то ли на судьбу. Арцеулов лишь пожал плечами — он никуда не собирался уходить, и судьба дезертиров его не волновала.
…Ростислав задремал, перед глазами закружились какие-то странные тени, чей-то далекий голос позвал его, и вдруг он почувствовал, что не лежит, а сидит на своей койке, купе залито ярким мигающим светом, а напротив — на пустой койке подполковника Ревяко — сидит молодая женщина в легком белом платье, таком нелепом среди сибирской зимы.
— Ксения, — усмехнулся Арцеулов, сообразив, что спит. Он часто видел во сне покойную жену, но сны всегда уносили его в довоенное время и, увидев себя в том же надоевшем за эти месяцы купе, он немного удивился.
— Ксения, — тихо повторил он, жалея, что сон скоро кончится. Жена, казалось, услыхала его и улыбнулась, но глаза ее оставались печальными и полными болью — такими, какими он запомнил их за долгие недели своей болезни.
— Мы скоро увидимся, — добавил он, постаравшись тоже улыбнуться. Мельком Арцеулов подумал о том, как он сам выглядит во сне, и пожалел, что в купе нет зеркала.
— Нет, Слава, — жена покачала головой. — Нет, не скоро.
— Скоро, — даже во сне Арцеулов помнил все о том, что творилось за железными стенами поезда. — Боюсь, не дотяну до юбилея. Ну ничего, раньше встретимся.
Ксения еще раз покачала головой — и улыбка ее исчезла.
— Ты будешь жить долго, Слава. Когда ты умирал, я отмолила тебя. Ты должен выжить. Будет трудно, но тебе помогут… А сейчас мне пора.
— Кто поможет? — Арцеулов настолько удивился, что даже на мгновенье забыл, что спит и видит сон.
— Тебе поможет тот, кто уже помог тебе, хоть и желал зла. Тебе поможет тот, кому помог ты, хоть и забыл об этом. И, наконец, тебе поможет старый друг, с которым ты не надеешься увидеться…
— Постой, постой, — Ростислав окончательно растерялся, но молодая женщина грустно улыбнулась и медленно встала.
— Мне пора, Слава. Прощай… И обязательно надень мой перстень. Тот самый, помнишь?
— Но ведь…
Ростислав хорошо помнил старинный перстень, — большой, серебряный, с чернью — который достался жене от каких-то давних предков. Перстень был мужской, и Ксения никогда не надевала его на руку, но всегда носила с собой. В свое время Арцеулов, не веривший ни в чох, ни в вороний грай, изрядно подшучивал над этой привычкой, считая ее чем-то вроде шаманства. Да, перстень он помнил очень хорошо, но никак не мог надеть его — серебряная безделушка, которой так дорожила Ксения, была похоронена вместе с ней в братской могиле неподалеку от екатеринбургского госпиталя. Он узнал это от врача, который передал ему то немногое, что осталось от вещей покойной…