Вдова Белого К. И. Бугаева вспоминала о его коктебельских играх вместе с Волошиным: «Б. Н. <Бугаев — Андрей Белый> с таким увлечением и мастерством играл в мяч, что на него приходили смотреть. Составилась даже особая партия: Б. Н. и М. А. Волошин. Контраст их фигур был так поразителен, так подчеркнуто живописен, что не только окружающие, но и сами они, как художники, живо чувствовали его, восхищаясь яркостью этого сопоставления, и любили играть свою „партию“, от души веселясь, точно дети. Кто-то так и зарисовал их на этой площадке, с перелетающим между ними мячом: широкий, неповоротливый, но по-своему ловкий Макс, как бы живое олицетворение массы и веса; и Б. Н., преувеличенно длиннорукий и длинноногий, — всякое отсутствие массы и веса»[167]. В Доме поэта сохранился набросок неизвестного художника, на котором шаржированно изображены Волошин и Белый, играющие в мяч.
Белый уехал из Коктебеля в Москву 12 сент. На прощание Волошин подарил ему и К. Н. Бугаевой (Васильевой) две акварели с видами Коктебеля. На одной из них, выполненной 16 июля 1924 г., он написал: «Дорогая Клодя, мне бы хотелось, чтобы это небо, запечатленное на коктебельском камне, вновь привело вас сюда. Макс. Коктебель. 10.IX.1924»; на другой: «Милый Боря, мне бы хотелось, чтобы эта моя земля стала и твоей землей. Вернись в Коктебель. Макс. 11.IX.1924. Коктебель» (дата окончания работы и дарительной подписи совпадают)[168]. Два месяца спустя, 15 нояб. 1924 г. Волошин писал Белому: «Коктебель рано опустел и наступила ранняя зима. В доме тихо, тепло, уютно. Отъединено от всего мира. Если тебе нужно полной тишины и уединение для большой работы, то приезжай. <…> К концу лета я чувствовал себя смертельно усталым от того непрерывного потока людей, который шел через меня с февраля месяца (моего отъезда на север), но теперь с глубоким чувством вспоминаю все, что было. Особенно наши вечерние беседы в самом начале лета, когда еще было не так людно»[169]. «Милый Боря, не забывай, что Коктебель тебя ждет всегда», — писал Волошин Белому полтора года спустя, 6 янв. 1926 г., на своей акварели[170].
Вновь попасть в Коктебель Белому удалось лишь в 1930 г. Лето этого года он вместе с женой проводил в Судаке. 25 июня, вскоре после приезда, он писал Волошину: «Сердечное спасибо за открытки и за добрый зов в Коктебель; извиняюсь, что только теперь отвечаю из Судака; у меня была бешеная работа (срочная): заканчивал 2 том „Москвы“, работал по 12 часов <…>. Мы живем недалеко от Тебя: в Судаке; этим летом у меня опять-таки срочная работа „ЗИФу“ (заказанный том, 2-й, воспоминаний: первый том „На рубеже“; второй — „Начало века“). Когда работаю, то живу отшельником-анахоретом. Поэтому мы с К. Н. не воспользовались Твоим добрым приглашением в Коктебель, который так нам говорит. У Тебя народ; а я на народе умею лишь балагурить, а когда работаю, то избегаю людей; да и: после 8-месячной упорной работы мне отдых — молчание у моря <…>. Очень хотелось бы повидаться: ведь прошло 6 лет со времени последней нашей встречи, вернее жизни вместе в Коктебеле»[171]. Волошин незамедлительно ответил: «Дорогой Боря, твоему письму и будущему приезду очень радуюсь. Чем раньше ты соберешься, тем лучше. Место для ночлега всегда будет: мой кабинет в мастерской. Но чем ближе к августу, тем больше народу и усталости, мне бы хотелось с тобой поговорить, не будучи утомленным людьми до полусмерти <…>. Страшно рвусь прочесть „На рубеже“, которую знаю лишь по отрывкам, напечатанным в „Новом мире“. Но книга никак не дается в руки. Маруся и я шлем тебе и Кл<авдии> Ник<олаевне> свой привет и ожидание. Желаю тебе тишины и плодотворной работы. Чем надольше приедешь, тем будет радостнее»[172]. Однако из-за всевозможных житейских неурядиц и необходимости срочного исполнения литературных обязательств Белый смог попасть в Коктебель лишь незадолго до отъезда из Крыма: он гостил у Волошина 9—11 сент. Это была последняя встреча писателей. В эти дни состоялся разговор о стихотворной технике, свидетелем которого оказался Всеволод Рождественский. Белый рассказывал Волошину о своих занятиях стихом Пушкина, о принципах вычисления «кривой» стихотворного ритма, изложенных им в исследовании «Ритм как диалектика и „Медный Всадник“». Волошин с недоверием отнесся к его изысканиям[173]. Шесть дней спустя после отъезда Белого из Коктебеля Вс. А. Рождественский писал: «Здесь несколько дней гостил Андрей Белый, поразивший меня огненной молодостью своего духа, необычайной внешней оживленностью, парадоксальностью суждений и голубым пламенем совершенно юношеских, немного раскосо поставленных глаз. Рассказывая о своем пребывании на Кавказе, спорил с М<аксимилианом> А<лександровичем> о своей книге „Ритм как диалектика“, делился отрывками воспоминаний. От всей его личности веет и безумием и гениальностью. Давно уже, со времен Блока, не встречал я человека с такой яркой, взвихренной костром, душой. Эпоха Великого Символизма в последний раз наяву прошла перед моими глазами, опалив своим дыханием мои легкие, уже привыкшие к воздуху низин»[174].
172
Письмо к Андрею Белому от 3 июля 1930 г. — ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 166. Маруся — Мария Степановна Волошина (1887—1976), жена поэта. Книга воспоминаний Андрея Белого «На рубеже двух столетий» вышла в изд. «Земля и фабрика» в 1930 г.
173
См.:
174
Письмо к Е. Я. Архиппову (Коктебель, 17 сент. 1930 г.). — ЦГАЛИ, ф. 1458, оп. 1, ед. хр. 74.