Статья Волошина о книге Ремизова была опубликована, в газете «Русь» 5 апреля 1907 г. (№ 95, с. 3). Волошин очень высоко оценил «Посолонь», и прежде всего языковое мастерство Ремизова-стилизатора: «„Посолонь“ — книга народных мифов и детских сказок. Главная драгоценность ее — это ее язык. Старинный ларец из резной кости, наполненный драгоценными камнями. Сокровища слов, собранных с глубокой любовью. /…/ В „Посолонь“ целыми пригоршнями кинуты эти животворящие семена слова, и они встают буйными степными травами и цветами, пряными, терпкими, смолистыми… Язык этой книги, как весенняя степь, как благоухание, птичий гомон и пение ручейков сливаются в один многочисленный оркестр»[186].
Как правило, во всех статьях, написанных в жанре «ликов творчества», Волошин изображает внешний облик анализируемого писателя, пытаясь провести аналогии между своими впечатлениями и его творчеством, дать одну определяющую черту. Личное знакомство с писателем обычно является для Волошина ключом к пониманию его произведений, непременным условием воссоздания цельного, «стереоскопического» писательского портрета. Так, в статьях Волошина 1906—1907 гг. С. Городецкий в его восприятии предстает «фавном», М. Кузмин — древним александрийцем, Вяч. Иванов — последователем Платона. Столь же выразителен и портрет автора «Посолони», возникающий по ходу анализа: «Сам Ремизов напоминает своей наружностью какого-то стихийного духа, сказочное существо, выползшее на свет из темной щели. Наружностью он похож на тех чертей, которые неожиданно выскакивают из игрушечных коробочек, приводя в ужас маленьких детей.
Нос, брови, волосы — все одним взмахом поднялось вверх и стало дыбом.
Он по самые уши закутан в дырявом вязаном платке.
Маленькая сутуловатая фигура, бледное лицо, выставленное из старого коричневого платка, круглые близорукие глаза, темные, точно дыры, брови вразлет и маленькая складка, мучительно-дрожащая над левой бровью, острая бородка, по-мефистофельски заканчивающая это круглое грустное лицо, огромный трагический рот и волосы, подымающиеся дыбом с затылка — все это парадоксальное сочетание линий придает его лицу нечто мучительное и притягательное, от чего нельзя избавиться, как от загадки, которую необходимо разрешить.
Когда он сидит задумавшись, то лицо его становится величественно, строго и прекрасно. Такое лицо бывало, вероятно, у „Человека, который смеется“, в те мгновения, когда он нечеловеческим усилием заставлял сократиться и застыть искалеченные мускулы своего лица.
/…/ Голос его обладает теми тайнами изгибов, которые делают чтение его нераздельным с сущностью его произведений. Только те могут вполне оценить их, кому приходилось их слышать в его собственном чтении. В печати это только мертвые знаки нот. О таких цветах, распускающихся в столетие раз, память хранит воспоминания более священные, чем о книгах, которые всегда можно перечесть снова»[187].
Волошин все время выходит за те рамки, в которых его статья могла бы восприниматься как обычная рецензия. В «Ликах творчества» он — и рассказчик, и репортер, и интервьюер, и мемуарист. Для создания синтетического портрета писателя он не ограничивается разбираемым текстом, ему необходимы и знакомые лишь в интимном общении биографические реалии, бытовые подробности. Едва ли не первым он говорит об излюбленной страсти Ремизова к старинному каллиграфическому письму: «Как Лев Николаевич Мышкин, Ремизов любит почерк. Он ценит, собирает и копирует старинные манускрипты и пишет рукописи свои полууставом, иллюминируя заглавные буквы, что придает внешности их не меньшую художественную ценность, чем их стилю». Такое письмо — поздравление с днем рождения — Ремизов направил 19 янв. 1907 г. М. В. Сабашниковой — жене Волошина (ИРЛИ, ф. 562).
Особое внимание Волошин уделяет ремизовским игрушкам, о которых говорит, имитируя стиль «Посолони»: «Его письменный стол и полки с книгами уставлены детскими игрушками: <…> Белая мышка-хвостатка <…>, белки-мохнатки <…>, глиняная курица с глупым и растерянным лицом <…>, Зайчик-Иваныч <…>.
А вот это Наташин медведь — Наташа-то уехала, он и голову опустил. А раньше он все с ней был и в ванне с ней вместе купался. Лапы-то у него передние и отмокли <…>.
У домашнего очага Ремизова эти грубо сделанные игрушки <…>, действительно, остаются богами, сохранившими свою древнюю власть над миром явлений, и от них возникают его художественные произведения <…>.
186
С мнением Волошина о языке «Посолони» перекликается отзыв Андрея Белого: «Здесь каждая фраза звучит чистотой необычайной, музыкой стихийной /…/. Каждая его миниатюра производит впечатление драгоценного камушка». — Критическое обозрение, 1907, № 1, с. 36.
187
Ср. запись А. А. Блока от 21 дек. 1906 г., в которой зафиксировано впечатление от чтения А. Ремизовым рассказа «Чертик» на вечере у М. Кузмина: «Ремизов расцветает совсем. Большое готовится время. „Чертик“ Ремизова великолепен, особенно если слушать его из его уст (даровитейший чтец)». — Александр Блок. Записные книжки. 1901—1920. — М.: Худож. лит., 1965, с. 85.