«/…/ Мне очень трудно было писать о Вашем Иуде, — сообщал Волошин Ремизову. — Вы знаете, насколько у меня личные отношения к нему, и мне очень трудно принять иное, чем мое, отношение к нему. Вы понимаете его иначе, чем я. И мне очень трудно отрешиться от своего взгляда и быть объективным.
Я очень люблю Вашего „Иуду“ как произведение апокрифическое и бытовое. Разговоры Орифа и Зифа все великолепны. Это настоящий хороший Ремизов. Но по своему художественному значению — они, а не Иуда являются срединным в произведении. Я очень люблю ту легенду об Иуде-кровосмесивце, которую Вы приняли как основу. Но для меня она неизбежно связуется с предательством. Предательство в этих событиях прошлой жизни Иуды должно находить свое подготовление или оправдание.
Но как бы то ни было, что бы ни писалось об Иуде, и логически и психологически центром действия об Иуде является Тайная Вечеря и предательство.
Вы этого совсем не касаетесь, и потому Ваш Иуда почти совсем не Иуда. Это Эдип, а не Иуда.
И упоминание о Христе, оно кажется ненужным и лишним. Даже почти как и самое имя Иуды.
Это мои личные возражения. Они очень субъективны, потому что я ждал от Вас того „главного“ об Иуде, и мне трудно привыкнуть к этому, частичному пониманию его.
Иуда мне представляется темой, равной Каину и Фаусту. И хочется, чтобы каждый написал своего Иуду. Как каждый должен написать своего Прометея, своего Фауста»[198].
Неудовлетворенность «трагедией» Ремизова, которую испытал Волошин, наглядно подчеркивает принципиальные различия в художественных пристрастиях писателей. Для Волошина интерпретация истории Иуды обретает свой смысл тогда, когда она, прямо или косвенно, связывается с вселенскими универсалиями, с представлениями о судьбах мира и уделе человека, когда в ней, в конечном счете, воплощается философия всеединства. При всей своей эстетической отзывчивости (которую зачастую принимали за «всеядность») Волошин воспринимает Иуду лишь в ряду с героями-богоборцами, символизирующими пределы человеческих возможностей и человеческого дерзновения, и недоумевает перед «принцем Искариотским», столь во всех отношениях обделенным в сравнении с ними. Для Ремизова же апокрифическое сказание — материал для полуфольклорной стилизации с выходами в священную историю, эксперимент по созданию заведомо условного «русско-палестинского» культурного и бытового ареала, игрового представления в духе скоморошьих зрелищ. Вопрос о главной жизненной миссии «проклятого принца» Иуды Ремизов затрагивает лишь опосредованно, ибо для его творческого задания гораздо более выигрышными оказываются периферийные элементы апокрифического сюжета, определяющие действие пьесы, чем его философское ядро. Апокрифический сюжет Ремизов расцвечивает множеством собственных фантастических фабульных ходов. Так, в «трагедии» помимо Иуды и Пилата — евангельских персонажей, матери Иуды — Сибореи (в апокрифе: Цибории) действуют вымышленные Ремизовым Стратим, Ункрада, Зиф, Ориф, Кадиджа и «обезьяний царь Асыка Первый»[199].
Последующее общение писателей не породило новых, заслуживающих специального внимания проблем. В 1910-е годы их личные контакты прекратились: Ремизов жил в основном в Петербурге, Волошин — в Париже и в Коктебеле. 5 авг. 1921 г. Ремизов покинул родину, Волошин остался в России. Долгая жизнь Ремизова за границей (он пережил Волошина на 25 лет) прошла, по его словам, «с глазами на Россию»[200]. Волошин остался в памяти Ремизова прежде всего как «парижанин», «восторженный антропософский маг»[201]. В мемуарной книге «Иверень»[202] (1940-е гг.) Ремизов, размышляя о судьбах писателей своего поколения, вспоминает Волошина в ряду своих «спутников жизни».
В. П. Купченко
О НЕКОТОРЫХ ПРОБЛЕМАХ ИЗУЧЕНИЯ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА М. ВОЛОШИНА
М. А. Волошин считал себя, прежде всего, поэтом — и, естественно, что предметом исследовательского внимания является его поэтическое творчество. При жизни Волошина вышло из печати шесть его поэтических сборников, вобравших в себя 210 стихотворений. В тридцатые годы писатель Л. Е. Остроумов подготовил по планам самого Волошина полное собрание стихов поэта. Получилось 700 страниц машинописи, вобравших 300 стихотворений (11 из них — переводы), 3 поэмы («Россия», «Протопоп Аввакум», «Святой Серафим»), 135 стихотворных надписей к его пейзажам и 163 стихотворных фрагмента.
199
В год создания «трагедии» (1908) Ремизов основал фантастическое общество — «Обезьянью Великую и Вольную палату» («Обезвелволпал») во главе с мифическим «царем Асыкой Первым». В «трагедии» «царь Асыка» упоминается печатно впервые. В этой изощренной умственной игре, в которой Ремизов по-своему выразил стремление к подлинно справедливым социальным отношениям, приняли участие крупнейшие деятели русской культуры (подробнее см.: Гречишкин С. С. Архив А. М. Ремизова, с. 32—34). Имя персонажа «трагедии» Ремизов заимствовал из житийной литературы: 19 авг. 1456 г. епископ пермский Питирим (позднее канонизированный) был убит вогульским князем Асыкой, который в 1450—1480-х гг. воевал с отрядами московского вел. кн. именно в тех севернорусских краях, где писатель отбывал ссылку в 1900—1903 гг. (см.: Голубинский Е. История канонизации святых в русской церкви. — М., 1903, с. 121; Полный православный богословский энциклопедический словарь. — Спб.: изд. П. П. Сойкина [б. г.], т. 1, стб. 1810; Соловьев С. М. История России с древнейших времен. — М., 1960, кн. 3, т. 5—6, с. 74; Архангелогородский летописец. — Древлехранилище ИРЛИ, он. 23, № 134, л. 117 и след.). См. также: Гречишкин С. С. Царь Асыка в «Обезьяньей Великой и Вольной палате» Ремизова. — Studia slavica (Budapest), 1980, t. 24, s. 173—176.
202
Заглавие ремизовской книги перекликается с названием сборника стихов Волошина «Иверни» (М.: Творчество, 1918).