А потом наступила тишина, нарушаемая лишь моими попытками встать; очень тяжело было это делать с застёгнутыми за спиной руками. Меня трясло от увиденного, в голове шумело, а тело словно двигалось по инерции к спасительному выходу. Ещё с минуту я полз к выходу, а потом затих, услышав, как в смертельной комнате Любовь Петровны что-то скрипнуло, потом щёлкнуло, и квартиру заполнил грохочущий звук: копна волос ослабила хватку, и мёртвое тело полицейского повалилось на пол, понял я. Понял и затих. Лишь сердце выстукивало дикую канонаду, а мозг продумывал дальнейшие действия моего тела, подгоняемый тягучим страхом. Не помню, сколько я пролежал на старом ковре в своей комнате, прислушиваясь к тишине, готовый в любую секунду услышать, как огромная копна волос тянет ко мне через всю квартиру свои тонкие щупальца. Тянет, чтобы задушить меня, выколоть мне глаза и залезть в рот, распространяясь по всему пищеводу, выворачивая наизнанку пустой желудок.
Но прошло пять минут, потом десять. Я упрямо валялся на полу, скованный липким страхом, который всё не проходил. Но тишину никто и ничто не нарушало. Уже готовый было умереть прямо тут, я поверил в высшее провидение и спасение господне. Оглядев комнату, я увидел свой телефон на прикроватной тумбочке и куртку, висевшую на крючке. В куртке был паспорт. Всё, что мне нужно, чтобы бежать с этой поганой квартиры и не быть изгоем. Да, паспорт и телефон. В современном мире этого достаточно, чтобы тебя не считали обезьяной. Я подполз к стенке, пытаясь делать всё как можно тише и вздрагивая от любого своего шороха. Затем, помогая руками, которые уже порядком затекли и ныли, я подтянул своё тело по стенке и смог усесться. Сердце теперь колотилось не только от страха, но и от дикой усталости, которая пришла вместе с этими черепашьими движениями. Я громко дышал носом, боясь раскрыть рот. Усевшись, я вновь прислушался к посторонним звукам; было тихо. Теперь осталось преодолеть последний рубеж: встать на ноги, и я, глубоко вдохнув, напряг все свои мускулы и стал подниматься по стенке. Через минуту, моё тело приобрело вертикальное положение по отношению к горизонту, а моя голова кружилась от такой нагрузки. Снова мои уши пощупали воздух. Звуки не вибрировали по нему. Двигаясь как можно тише, я схватил телефон (что в моём положении было не совсем удобно), а потом снял куртку с крючка для одежды. Снял зубами.
И вот, стою я посреди своей комнаты, с руками за спиной, с телефоном в одной из них, а в зубах у меня моя куртка. Перед моими глазами был спасительный выход: дверь в подъезд располагалась прямо напротив двери в мою комнату. Осталось сделать две вещи: снова послушать тишину на наличие в ней посторонних звуков и... как-нибудь напялить на ноги свои кроссовки. В общем, удача была и тут на моей стороне. Через некоторое время я стоял на лестничной клетке и смотрел на всё ещё незапертую дверь в свою квартиру. "Нехороший день" - подумал я и поковылял вниз, на поиски своих конвоиров с ключом от наручников. Думаю, доказательств моей невиновности у Тычкова теперь достаточно. Эта мысль заставила меня улыбнуться всё той же глупой, безумной улыбкой.
9
К моему величайшему сожалению ни Тычкова, ни его молчаливого помощника-амбала на пути к выходу из подъезда я не обнаружил. Перед самым выходом на улицу, я застыл, словно приклеенный к бетонному полу. Что же делать, - подумал я, - выйти вот так на улицу, словно связанная собака, держащая кость в зубах, я не мог никак. Эти хитрые служители закона кинули меня и убежали, подгоняемые собственными наполненными штанами. Хорошо поступили, что сказать. На секунду я представил несущегося Тычкова, с вытаращенными маленькими глазками наружу и амбала, несущегося вслед за ним. Амбал на ходу лишь басит: "Что? Почему бежим? Далеко ещё бежать?". А участковый, ничего не слыша и не видя от дикого страха прокладывает себе дорогу, сквозь "непроходимый" воздух и вонь задымлённых улиц. Так и бегут: начальник, не ведая куда, ведая, лишь, зачем и его верный пёс, не ведая ни первого, ни второго. От этой убогой картины и от ужаса произошедшего, я натужно рассмеялся. Получился какое-то глухое завывание: трудно смеяться с курткой в зубах. Но я поддался мимолётной истерии и ржал, как конь, проглатывая собственные весёлые порывы. Слюна начала катиться по подбородку, а челюсти нещадно напомнили мне о том, что не рассчитаны носить такую ношу. Потом по щеке скатилась всего одна лишь тёплая слеза, и я успокоился, осознавая, как глупо смотрюсь со стороны.
- Жбефали, уфоты, - прошелестел я, - ну и итите ф фопу!