А я смотрел на девочку. Она была такой маленькой, такой хорошенькой. На вид, лет четырёх - пяти. Здоровый румянец играл на её щеках, маленькие, пухленькие пальчики держали куклу за пластмассовую руку, второй ручкой девочка теребила кончик своего сарафанчика. А глаза всё так же пристально, с необыкновенным детским интересом смотрели на запертую дверь.
Я никогда не задумывался о детях, и разговоров об этом у нас с Катей совсем не возникало. Мне всегда казалось, что дети - это огромный труд, доступный только готовым, чуть ли не избранным людям. Я не видел себя в качестве отца, а Катю - в качестве матери. Я не понимал, как можно терпеть всё это, - крики, слёзы, обгаженные пелёнки, глупые поступки и проказы, - всё это было выше моего понимания. Я знал, что это где-то случается, но никогда оно бы не случилось со мной. А тут эта девочка... Такая маленькая, такая хорошенькая. И её взгляд. Взгляд больших детских глаз. Глаз, которые во всём видят что-то новое и интересное в неинтересном. Так она смотрела на эту дверь, с нескрываемым любопытством, будто ждала кого-то.
А у меня в душе царила безудержная нежность к этому чудному ребёнку. Мне захотелось взять её на руки и спросить что-нибудь. И слушать её детский тоненький голосок, смотреть в её блестящие глаза и отвечать на её смешные детские вопросы.
Девочка всё смотрела на дверь, теребя кончик своего платьица, а в окне домика я увидел, как что-то длинное мелькнуло и исчезло. Я вздрогнул; пространство вокруг исказилось. Затем, через открытую форточку окна, показалась маленькая прядь волос, которая всё вырастала, становилась длиннее и тянулась к девочке. А малышка всё смотрела на дверь. Меня затрясло, и я двинулся вперёд. Попытался открыть рот и крикнуть, но ничего не вышло, вокруг стояла безумная тишина. Только воздух напрягался и сопротивлялся моим движениям. Деревья стали хрустеть и ломаться под напором моих движений. Картинка становилась нечёткой и, чем больше я продвигался к девочке, тем больше искажалось пространство, и меньше деталей уже можно было разглядеть в нём. Я видел, как кончик волос коснулся шеи девочки, от чего та, не прекращая смотреть на дверь, почесала свою маленькую беленькую шейку. А я почувствовал отчаянье и пустоту, я понял, что мне ни за что не добраться до девочки вовремя, волосы были гораздо ближе, пространство всё размытее и размытее.
Я закричал из последних сил и почувствовал, как воздух ломается, будто стекло, около моего рта. От беспомощности и безграничной злости слёзы снова потекли по моим щекам. Я не прекращал двигаться, становилось всё сложнее. А потом, я увидел, как тугая прядь чёрных, потусторонних волос обматывается вокруг нежной шейки девочки. Я сделал последний рывок, от чего пространство вокруг меня выгнулось, картинка исчезла, глаза ослепил яркий свет.
Я очнулся в кабинете у Молчанова. С мокрым лицом от слёз. Но, что-то было не так...
Глава 13
...или послесловие
Николай Петрович Молчанов сидел за рабочим столом, потирая руки и смотря на сидевшего напротив паренька. В комнате было душно, приоткрытое окно впускало с улицы звуки моторов машин и едкого дыма. Но так было легче - не приходилось потеть от жары. Лёгкий сквознячок обдувал и дарил прохладу. Молчанов расстегнул верхнюю пуговицу халата и уставился на лежавшие перед ним листы бумаги, исписанные мелким почерком. Он уже не раз и не два перечитал то, что в них написано и теперь смотрел на подчёркнутые им самим некоторые места в этой писанине. Он тяжело вздохнул.
- Павел Алексеевич! - позвал он паренька напротив.
Тот застонал и задёргался на стуле. Из его закрытых глаз скатилось две крупные слезы.
- Павел Алексеевич! - снова позвал Молчанов, на этот раз громче и жёстче.
Пашины глаза резко открылись, ртом он жадно схватил воздух, будто находился всё это время под водой. Парень дёрнул руками, с ужасом уставился на Молчанова, открыв рот. Два человека в белых халатах тут же кинулись к нему, но были остановлены поднятой вверх рукой Молчанова.