5
Я вышиб дверь подъезда, снеся кого-то на своём гордом пути самурая-беглеца. Я пересёк улицу, проделав своим телом новый пешеходный переход в том месте, где его никогда не существовало. Мне вторили нервные сигналы машин и ругательства недовольных моим поступком водителей. Я пробежал по бульвару, свернул за угол и попал в какой-то ветхий, вонючий двор; один из тех, где помойки и пьяные застолья прекрасно дружат с постиранным бельём, чумазыми детьми и старой развалюхой, поднимающей клубы тёмного, больного дыма прямо в атмосферу. Миновав все эти прелести, я снова оказался на какой-то небольшой улочке. Пропахав и через неё, я споткнулся о бордюр и с визгом (мне несвойственным) полетел в какую-то яму. Два раза кувыркнувшись и неудачно приземлившись на подогнутую ногу, я, тяжело дыша ,смотрел на голубое небо, с приколотыми к нему лоскутами светло-серых облаков. Сердце моё колотилось, то ли от усталости, то ли от страха, я ещё тогда не понял. Где-то в районе пяток чувствовалась сырость и прохлада. "В носках бежал... Красавчик!" - подумалось мне. Чувства приходили постепенно, одно за другим, как детишки на день рождения своего толстого нелюбимого одноклассника, чтобы пожрать вкусного тортика. Последним на этот праздник "съедения самого себя" пришло осознание. Вместе с болью в вывихнутой ноге, оно пришло последним и набросилось на меня, как самый прожорливый из гостей, съедая самое вкусное - белковый крем с верхушек моего творожного мозга.
Я думал, лёжа на сырой траве в каком-то овраге под дорогой, что Любовь Петровна мертва, что её задушила копна взбесившихся оживших волос. В этот момент меня чуть не схватила дикая истерика от осознания всей абсурдности и невероятности ситуации. Я хотел смеяться до потери сознания, но какой-то ком, подступивший к горлу, не давал мне этого сделать. Вместо того, я лишь дёргался в каком-то приступе, подступившей вдруг тошноты и безудержного веселья. Потом я подумал о том, что покинул открытую настежь квартиру, что всё: документы, телефон, всё осталось там. Что завтра к утру домой вернётся Катя и будет... Что же тогда будет? Встретит ли её живая и здоровая Любовь Петровна, нервно рассказывая моей девушке, что её любимый "поехал крышей" и убежал из дому, или она тоже станет жертвой удушающих волос? От последней мысли у меня кожа покрылась маленькими точками, именуемыми в народе "мурашками". Все эти душевные скитания привели меня к ужасающей мысли: нужно вернуться и посмотреть. На крайний случай забрать всё необходимое, позвонить Кате и потом в полицию.
- Алло, здравствуйте, я хочу сообщить об убийстве у меня дома. Мою соседку задушили волосы. Что? Нет, я не писаюсь в штаны по ночам и у меня не стекает слюна вдоль подбородка. Это - истинная правда.
Да уж, после такого признания, вместо полиции по моему адресу приедут белые воины и, поработив моё немногочисленное войско, увезут полководца в ближайшее отделение психиатрии. Но вернуться надо. Эта мысль не покидала мой рассудок, меня тянуло туда, тянуло убедиться, что я не больной и что Людмила Петровна лежит задушенная посреди своей комнаты. Потом я что-нибудь придумаю, потом я выкручусь. Но строить бесплотные догадки - самое мучительное.
На том и порешив сам с собою, я с трудом встал и направился обратно к дому. В ужасе и страхе я убежал метров на пятьсот от дома до оврага, где споткнулся и упал. Теперь идти было гораздо тяжелее. Давала знать о себе повреждённая нога и босые ноги. Люди то и дело оборачивались на меня, считая, видимо, за пьянчугу, который, после бурной ночи, проспав в канаве, возвращается домой. Миновав все дворики и, даже, перейдя дорогу в положенном месте, я остановился за небольшим деревом, смотря на дверь подъезда моего дома. Всё было относительно тихо, не считая парочки собак, да какой-то бабульки с сумкой в руках. Оглянувшись, сам не зная зачем, по сторонам, я направился к подъезду. Немеющей рукой открыл дверь и медленно поднялся на четвёртый этаж. Дверь в квартиру была не заперта. Я смотрел на неё, чувствуя, как прежние оковы снова огибают мои конечности, как сердце обволакивает пеленой страха и заставляет его биться сильнее, биться так, будто маленьким молоточком кто-то невидимый наносил быстрые удары по грудной клетке оттуда, изнутри. Я похолодел всем телом, покрылся испариной пота, облизнул вдруг пересохшие губы и сглотнул слюну. Со стороны, теперь, меня можно было принять за наркомана, уничтожаемого очередной ломкой.