Этот жук уже всё решил для себя, подумал я, переубеждать его бесполезно. В своей маленькой, черноволосой головке, в этих вечных грёзах и мечтах, он уже напяливает на свою грудь стопудовую медаль "За отвагу". С ним было не о чем разговаривать. Я решил действовать осторожно и медленно.
- Криминалисты и полиция там, значит?
- И что с того?
- Я хочу признаться во всём им, товарищ участковый, - улыбнулся я, зная, как сейчас припечёт у него в пятой точке.
Тычков заморгал и начал заикаться. Всё пошло не по его безупречному плану.
- По-подождите, Павел. Я... я не могу Вас туда отвести прямо сейчас, Вы... Вы задержаны. Я... я Вас задержал, поэтому...
- Поэтому, как участкового нашего района я считаю Вас лгуном и коррумпированным засранцем! - как приятно было видеть Тычкова, который на глазах позеленел и уменьшился в размерах.
- Что... Что? Вы оскорбили должностное лицо!
- Можешь добавить это к моему сроку. Я ничего тебе не собираюсь говорить, я признаюсь только полицейским. Тем, кто будет расследовать моё дело. А если нет, если ты не доставишь меня к ним прямо сейчас, я разобью твою мелкую рожу и убегу отсюда. Мне это будет очень легко. Видал, как я задушил ту бабку, а?
Бедный участковый побледнел и кроме нечленораздельных звуков, я больше ничего от него не слышал. Его крысиная душонка сжалась вместе с телом, а само тело не имело понятия, что делать в таких ситуациях. Руки бесцельно шарили по столу, а маленькая головка то поднимала на меня свои чёрненькие глазки, то тряслась, словно у сломанной марионетки.
- Ну же, лейтенант! Будет тебе честь и слава. Только отведи меня на мою квартиру к полицейским. Я им во всё признаюсь. Ну, хочешь, закуй меня в наручники, если не доверяешь. Смелее, Тычков! - я улыбнулся и протянул руки к участковому, давая понять, что готов повиноваться и не сделаю ему ничего, если он поступит так, как я сказал.
Что-то треснуло в его полицейской головке, и он, плюнув прямо на пол (уж не знаю, чем был продиктован этот жест), достал из кармана браслеты и очень ловко застегнул мне их за спиной. Потом позвал подмогу в лице потного борова, какого-то старшего сержанта из дежурки, и я под этим скудным конвоем отправился на свою квартиру.
Особого плана у меня не было, если честно. Я просто тянул время. Благо, этот театр уродов мне помог. Я хотел добраться до квартиры, а уже там действовать по ситуации. Но ситуация оказалась совсем скверной...
7
Обратно до квартиры, которая уже стала каким-то отдельным миром для меня, мы гордо шествовали по улице, обращая на себя взгляды десятков прохожих. Я и мой скудный конвой выглядели до смеха убого. Начнём с того, что на мне до сих пор не было обуви, и я шлёпал по высохшему от ночного дождя асфальту сырыми носками. Мне даже нравилась эта абсурдная картина и, подкреплённый пережитым, я воспринимал всё, как дурной сон, или же дешёвый фильм ужасов. Дурость, что всю жизнь сидела во мне, теперь диктовала отдельные правила, которым пришлось подчиняться всем. Я улыбался и подмигивал прохожим, иной раз, шагая, выкидывал ногу вперёд больше, чем нужно. Пережитые ужасы что-то сломали во мне, потопили последний корабль благоразумия и теперь этот мир казался мне не более, чем театральным действием, в котором каждый кадр был, как зрелище, как шоу.
Тычкову и его коллеге совсем не нравилось моё поведение. И если второй, в полном неведении, что происходит, лишь сердито подталкивал меня, держа за локоть, то старший лейтенант трясся всем телом, потея, то и дело мямля: "Прекратите, хватит комедии. Это не смешно. Хватит, Павел".
Так мы и шли все эти пятьсот метров. Я - босой, с застёгнутыми за спиной руками и мои верные друзья-конвоиры. На небе светило солнышко, яркая летняя листва искрилась на деревьях, а где-то впереди нас ждали криминалисты, уже, наверное, пакующие в пакет холодное тело Любовь Петровны.
- Приготовься, Паша - сказал мне Тычков у самой квартиры, - теперь ты не отвертишься и получишь то, что заслужил.
Его маленькое противное лицо выдавило какое-то подобие улыбки. Но всё тело дрожало от гнева, его помощник всё так же молча стоял в стороне и пялился на приоткрытую дверь.
- Чой-та там тихо, - прошептал он. Голос дежурного полицейского амбала был похож на звук басовой трубы, в которую чихнул начинающий музыкант.
- Чой-та там тихо? - копируя неграмотность амбала, обратился я с вызовом и усмешкой к Тычкову.