Стас оглянулся и хмыкнул. Я терпеть не могу, когда он хмыкает. У него даже очки на носу подпрыгивают от хмыканья.
— А может, и все полторы тонны, — упрямо добавил я. Очки у Стаса прыгнули еще выше. Но я показал ему язык, и он отвернулся.
Юрик вылупился на меня так, словно я был не я, а какой-нибудь император Наполеон. В глазах у Юрика светился восторг.
Я вообще-то знаю, почему Юрик ко мне притягивается. Потому, что мы с ним разные. А со Стасом мы одинаковые. Мы со Стасом отталкиваемся. Это как листочки в электроскопе. Есть такой закон физики. Потрешь палочку фланелькой, притронешься к шарику на бутылке, листочки — в разные стороны. Они получили одноименный заряд.
Со Стасом у нас заряд такой одноименный, что мы не то что отталкиваемся, мы прямо отшвыриваемся друг от друга. Нас и тереть не нужно.
Пока мы мастерили с ним транзисторный приемник, то раз двадцать поругались.
Транзистор у нас не получился. Стас взял и без спроса обменял его на девять бильярдных шаров. Мы, конечно, поругались снова. А потом решили делать бильярд. Раздобыли лист фанеры и старое байковое одеяло. Под кий приспособили палку от щетки, которой моя бабушка подметает пол.
Я прицелился для первого удара. Но Стас схватился за кий. Он любит всюду быть первым. А я тоже не из тех, кто в хвосте топает.
— Тогда давай разыграем, кому начинать, — сказал Стас.
— Чего это мы будем разыгрывать? — удивился я. — Щетка-то моя.
— Тоже мне собственник, — хмыкнул он. — У друзей не бывает своего и чужого.
— Может, тогда и бабушка у нас общая? — поинтересовался я.
— Это нечестно, — сказал Стас. — И если уж на то пошло, то шары выменял не ты.
— Спасибо тебе в шляпе! — заорал я. — Нужно было транзистор доделывать, а не менять его без спроса.
В конце концов мы отшвырнулись на целую тысячу километров. Но я даже рад, что мы отшвырнулись. Надоело!
Теперь я играю на бильярде с Юриком. С ним мы не ругаемся. Я хоть сто раз буду бить по шарам, Юрик и слова не скажет. Юрик меня уважает.
Ева закончила про металлолом и перешла к следующему вопросу.
— А где же ваша сознательность, — отчитывала она, — если вы совершенно завалили работу в подшефном детском саду? Разве это по-пионерски?
Я, как по нотам, мог расписать, что будет дальше. Сейчас Ева приведет положительные примеры и сделает выводы. Потом она спросит, какие есть предложения. С предложением, разумеется, вылезет пискля Муся, которую сегодня с четвертого урока вызывали в пионерскую комнату. Затем класс единодушно примет Мусино предложение — и можно будет расходиться.
— «Ж» четыре, — шепнул Юрик.
— У кого есть предложения? — спросила Ева.
— Разрешите мне, — пискнула Муся. — Я предлагаю всем отрядом собирать для детишек клюкву.
Ух ты! Такую ноту даже я не предвидел. Вражеский снаряд саданул точнехонько в пороховой погреб моего сторожевика.
— Уу-у! — загудел класс.
Я гудел громче других. К полутора тоннам металла, которые я должен был где-то раздобыть, мне на закусочку не хватало только клюквы.
— Если каждый пионер нашей школы соберет по килограмму клюквы, — продолжала пищать Муся, — то детскому садику хватит на целую зиму.
«А если каждый, — подумал я, — соберет по полторы тонны, то детскому садику хватит на тысячу пятьсот лет».
Я ушел из школы злой, как леопард. Юрик плелся сзади. У него даже лицо вытянулось от нетерпения.
— Послушай, — наконец пробормотал он, — а где они лежат, эти полторы тонны, которые только осталось перевезти? Далеко?
Я не зарычал и не треснул его портфелем. Я прошипел:
— Рядышком.
— Где рядышком? Ты мне покажешь?
Хорошо, что у меня колоссальная выдержка. Я скрипнул зубами и спросил:
— Сколько весит артиллерийский снаряд, знаешь?
Юрик подумал.
— Килограмм сто, наверное.
— Флот я твой разгромил, — сказал я. — А снарядов у меня до чертиков осталось. Пятнадцать снарядов, и будь здоров.
Я прибавил шаг. Юрик стоял посреди тротуара и хлопал ушами. Некоторые вещи до него доходят туго. Это не то, что до моего бывшего друга Стаса.
Мы весь день бродили по городу. Юрик ныл, что хочет есть. У него вечно на первом плане еда. В школьном буфете он так старательно поедает булку с кефиром, словно проводит научный эксперимент. Смотреть на него противно, когда он поедает булку с кефиром.
— Кончай ныть, — сказал я. — Где же твоя сознательность, если тебе только бы поесть?