Морозу самая сладость, когда из человека кровь уходит. Он тебя тут и приварит навечно к месту действия. И будешь ты, голубь, лежать-полеживать, накрепко припаянный к снежному насту. А еще очень мило на морозе, когда снарядом перед тобой в лед шарахнет. Сначала оглушит и здесь же, чтобы у тебя голова не шибко гудела, в ванну холодную окунет, в прорубь, значит.
Обо всем этом, разумеется, Гриша Портнов только про себя думал. А вслух ничего такого не произносил. Что это за солдат, который перед боем хандру разводит и нос вешает. Даже если у него тот нос солидно подморожен. Гриша Портнов лежал в дымной землянке на нарах рядом со своим фронтовым другом-товарищем Иваном Володиным по прозвищу Вол и наслаждался теплом и покоем. Наслаждался и говорил:
— Вол, а Вол, но ведь перед боем-наступлением нужно командирам и о солдате вспомнить. Ну почему бы командованию дивизии, разрабатывая операцию, не подумать о самом наиглавнейшем? Ведь в каком направлении ты ударишь и куда огонька подбросишь, не так, в конце концов, важно. Самое важное, что у меня в утробе бултыхаться будет в момент, так сказать, решительной атаки. Вол, а Вол! Правильно я говорю?
Но Иван Володин то ли дремал и не слышал товарища, то ли попросту не хотел поддерживать такого разговора. Иван и не шибко разговорчив был, и не очень охоч до шуток, особенно когда они касались еды или еще какого жизненно важного вопроса.
Как сходятся люди на фронте, становятся друзьями-товарищами? На войне ведь все иначе, чем в другой, в мирной жизни. Иначе и в то же время очень похоже. Повстречай Гриша раньше Ивана Володина — и тоже наверняка не разлей вода бы стали. Почему? Да потому, наверное, что им легче вдвоем. Вол попал на фронт из блокадного Ленинграда. Доходяга совсем. Не понятно, в чем и душа держится. Но ведь это враки, что только в здоровом теле здоровый дух. Как Гриша узнал Ивана, так сразу и понял — враки. С другой стороны заход: какая у тебя душа, такой ты и весь остальной. Правда, Ивану Володину со своей хилостью пришлось бы без Гриши Портнова туго. Но, в свою очередь, и Гриша бы Портнов без Ивана так бы никогда многого на свете и не понял. Почему, хотя бы, бойцы грудью на амбразуру ложатся. Или почему Ленинград перед такой силищей выстоял.
Вон почему. Глянь на Ивана — и все поймешь. В глаза ему посмотри.
Лежал на нарах гвардии рядовой Григорий Портнов, чувствовал рядом теплый бок Ивана Володина и подбадривал себя шуткой. А у самого скребло и скребло на сердце. Перед боем завсегда у солдата скребет. У любого. Даже, наверное, и у Вола скребло. Хотя он вон какой! Да еще в свой первый бой идет. И горького опыта еще не имеет. У Вола другой опыт. Похожий. Почти такой же, да не совсем такой.
Уже под вечер в прокопченную духоту землянки заскочил старшина, напустив под нары морозного пара. Фитилек коптилки на сплющенной гильзе заметался, зачадил черными хлопьями. Печурка в центре землянки прогорела, малиновые угли в топке уходили вглубь, гасли. И никому не хотелось слезать с нар, чтобы подбросить дровишек.
— Совсем обленились, дьяволы, — беззлобно ругнулся старшина. — Позамерзнете — пальцем не шевельнете.
И сообщил приказ: ночью их первую роту выдвигают в боевое охранение.
Нары от такого неожиданного приказа враз ожили, зашевелились. Кому это захочется — ночью на мороз да еще впритык к самому бою.
— Всё, амба, — проговорил в остывающую темноту землянки Гриша Портнов, — понежились на пуховых перинах с мягкими подушками, теперь собирайсь, солдат, ночью стылую землю горячим пузом отогревать.
Проговорил это Гриша Портнов совсем негромко и вовсе не в адрес старшины, и даже не для бойцов, ворчащих по нарам. А так, единственно для самого себя, в силу своего такого уж говорливого характера. И старшина, по голосу знавший всех бойцов, и конечно же, угадавший, кто мог травить про пуховые перины с подушками, тоже это понял и на сказанное внимания не обратил. Лишь уходя и уже приподняв загрубевший и ломкий от мороза брезентовый полог у входа в землянку, за которым синел тающий день, сказал:
— Дневальный! Кто здесь сегодня дневальный? В сей момент подняться и расшуровать печку! Чтоб вам кисло было!
От таких строгих слов Гриша лишь плотней закутался в полушубок и повернулся на другой бок. Потому как ни он, ни его молчаливый друг-товарищ Иван Володин не были сегодня дневальными по отделению.
Уже и сладкий сон с какими-то очень приятными, но будто смазанными картинками поплыл на Гришу. Родная деревня Приозерье. Мама на деревянной лопате капустный пирог держит. Гриша — к пирогу. А тут воробьи налетели, видимо-невидимо. Враз склевали пирог. Гриша бежать за ними, а на крыше избы возле трубы сидит корова Манька и слизывает с дранки вишневое варенье. Гриша ее за хвост: «Не смей, оставь мне». А она мычит: «Мотай отсель, пока не забодала». Совсем какой-то глупый сон. И главное, Гриша отлично понимал, что все это не на самом деле, а сон. Понимал, но все равно смотрел. Потому что интересно. Тут как раз Иван и толкнул Григория в бок.