— Было такое.
— Ну вот видите, — оживился слесарь. — А ведь она, Марусенька, начальнику городского-то управления милиции дочкой приходится. Полковнику Логинову. Вот оно как. Так что в случае чего прямо к Логинову, Василию Михайловичу. Он уж вас в обиду не даст.
— А далеко это Расторгуево?
— Дом-то мой? Да нет, недалечко. Минут сорок езды. А то и меньше.
— Может, поедем, а, Димка?
— Ну хорошо. Мы поедем. Спасибо вам большое.
Сергей Николаевич вернулся через несколько минут и застал своего напарника в обществе ребят. Об этом можно было догадаться по оживленному разговору, который слышался из вагона.
— Значит, вы были знакомы с Зеленобородым? — с недоверием спрашивал мальчишеский голос.
— Да вот так, как сейчас с тобой разговариваю, так разговаривал с ним.
— Вот здорово! Нам, Димка, просто повезло!
— Все равно до утра ждать электрички. Может, расскажете нам про Зеленобородого? — попросил Вадим.
— Ну что ж, это можно, — согласился Тимофей Митрофанович. — Благо времечко есть. Отчего и не вспомнить, что было да чего и не было.
Старик почесал в затылке, хитро улыбнулся — одними глазами — и начал издалека…
Давно это было, недавно ли. А только жил да поживал на свете паренек один. Кузьмой его звали. Ну, кто и Кузькой назовет — тоже не обижался. Он ведь сам-то любого мог обозвать как угодно. Озорник был — свет таких не видывал. Бывало, девчонки на вечерку соберутся, а он чертом обрядится да и давай их за косы-то дергать. Другая и знает, что это Кузька развлекается, — да все одно страшно. Черт — черт и есть. Верили тогда люди во всякую чепуху.
Ну, завтра, конечно, все срамят, проклинают Кузьку, а он нет чтобы повиниться, исправиться там. Он еще какую проказу выдумает, да похлеще первой. То двух коров хвостами свяжет и стеганет их крапивой, то скамейку подпилит, сядут на нее старухи посумерничать — хлоп на землю. Одним словом, озорник, и только.
Ничего сделать не могли с ним. Собрались раз старики и промеж собой говорят: «Надо, мол, его проучить разок-другой. Да так проучить, чтоб он озоровать-то бросил». Долго думали. День думали. Ночь думали. Еще ночь с днем прихватили. И придумали наконец.
Вот, однажды Кузьма снова пришел на вечерку, распугал девчат. А одна не боится его вроде. Стоит себе, семечки пощелкивает. Кузька даже удивился, что за смелая за такая. Вот я тебя, мол, крапивой сейчас. Сорвал крапивы да к ней, значит. Да и очутился в яме. Бился он, бился, а выбраться не может. Ну, ночью кое-как вылез, ушел домой.
А только учеба-то впрок ему не пошла. Хуже прежнего стал шуметь по селу, девушке этой просто проходу не дает. Однажды поймал да и привязал косами за дерево. А в одном доме окна и двери ночью заколотил. Люди выйти хотят, ан не тут-то было.
Разозлились люди на озорника — сил нет. Снова собрались старики. День с ночью думали, еще день с ночью, да еще третьи сутки прихватили. И придумали наказание Кузьке. Поймали его всем селом вечером, в мешок завязали да и понесли на берег озера. У нас за селом озеро широкое, берега круты. Я ведь сам-то родом тоже из Сибири. Вот бросили Кузьку в озеро и пошли. Пришли домой и говорят: «Ну, все! Был Кузька — да не стало. Некому больше озоровать».
А Кузька-то, верите не верите, лежит себе на дне озера и думает: «Куда это я попал?» Выбраться из мешка все же не может. Чувствует, худо дело. Сперва было катался, бился, потом примолк. Вдруг слышит рядом снаружи голос, хитрый, старушечий:
— Что, сынок, попался?
— Попался так попался, — отвечает Кузька.
— Хочешь, выручу?
— Хочу.
— Только уговор: за выручку ты отдашь то, что у тебя есть, а я тебе — то, чего у тебя нету.
— Ладно, — согласился Кузька, а сам подумал: «У меня в карманах ничего вроде ценного нет, а у старухи и подавно. Так что баш на баш и выйдет. Да и обмануть старуху завсегда можно».
Исчезла старушка А Кузька все лежит в мешке да лежит. Час прошел, другой, третий пошел. Кузьке тошней тошного стало.
Вдруг опять голос снаружи:
— Лежишь?
— Лежу. А ты что не выполнила обещание? Развязывай мешок скорее, старуха!
— Я, во-первых, не старуха, а во-вторых, это обещала тебе моя бабушка.
— Ну, все равно развязывай! Бабушка — дедушка!
— Давай сперва меняться.
— Опять меняться! Обалдели вы все, что ли?! Хватит! Развязывай, говорю!
— Ну, не хочешь — не надо. Лежи себе.