- Как странно ты говоришь, - заметил Ганс Касторп.
- Разве я говорю странно? - спросил Иоахим с некоторой тревогой и повернулся к двоюродному брату...
- Нет, нет, прости, это только так, минутное впечатление! - поспешил заверить его Ганс Касторп. Он имел в виду выражение Иоахима "нам здесь наверху", ибо тот употребил его уже два или три раза, оно-то и казалось Гансу Касторпу странным, чем-то пугало и вместе с тем манило.
- Как видишь, наш санаторий расположен выше курорта, - продолжал Иоахим. - На пятьдесят метров. В проспекте сказано сто, но на самом деле всего на пятьдесят. Выше всех стоит санаторий "Шацальп", - в той стороне, отсюда не видно. Зимой им приходится спускать свои трупы на бобслеях{18}, так как дороги становятся непроходимыми.
- Свои трупы? Ах, да! Но послушай, - воскликнул было Ганс Касторп. И вдруг им овладел смех, бурный, неудержимый смех; этот смех так потряс его грудную клетку, что несколько одеревеневшее от резкого ветра лицо молодого человека даже скривилось болезненной гримасой. - На бобслеях! И ты об этом рассказываешь совершенно спокойно? Ну, знаешь, за эти пять месяцев ты стал прямо циником!
- И вовсе не циником, - возразил Иоахим, пожав плечами. - Почему? Ведь трупам все равно... Впрочем, может быть, здесь у нас и становятся циниками. Сам Беренс - настоящий старый циник, а кроме того, чудесный малый, бывший корпорант и, как видно, блестящий хирург. Потом есть еще Кроковский ассистент Беренса, ничего не скажешь, толковая голова. В проспекте особенно подчеркивается его деятельность. Дело в том, что он занимается с пациентами расчленением души.
- Чем он занимается? Расчленением души? Вот гадость! - воскликнул Ганс Касторп, и тут его веселье перешло все границы: он уже не мог владеть собой. После всего, что ему пришлось услышать, это "расчленение души" переполнило чашу, и он так начал хохотать, что слезы потекли у него из-под руки, которой он, наклонившись вперед, прикрыл глаза. Иоахим тоже искренне рассмеялся смех, казалось, его успокоил, - и когда лошади шагом доставили их по крутой и извилистой подъездной аллее к главному входу интернационального санатория "Берггоф", молодые люди вышли из экипажа в самом веселом расположении духа.
НОМЕР 34
Справа, между воротами и крытым подъездом, находилась будка портье; оттуда вышел служащий, по внешности француз, - он перед тем сидел у телефона и читал газету; француз был в такой же серой ливрее, как и хромой на вокзале, и он повел их куда-то через ярко освещенный вестибюль, по левую сторону которого находились гостиные. Ганс Касторп мимоходом заглянул в них - они были пусты.
- А где же пациенты? - спросил он.
Иоахим ответил:
- Лежат на воздухе. Сегодня мне дали отпуск, так как я должен был встречать тебя. А обычно я после ужина тоже лежу.
Еще немного, и Ганс Касторп опять расхохотался бы.
- Что? Вы лежите на балконе даже ночью, в туман? - спросил он дрогнувшим голосом...
- Да, таково предписание врачей, с восьми до десяти. А теперь пойдем, посмотри свою комнату и вымой руки.
Они вошли в лифт, который обслуживал француз. Пока они поднимались, Ганс Касторп вытер глаза.
- Фу, даже устал от смеха... Совсем обессилел, - сказал он, дыша ртом. - Ты мне нарассказал таких чудес... А уж насчет расчленения души - это переполнило чашу, всему есть предел! Потом я, вероятно, все-таки немного устал от путешествия, У тебя тоже зябнут ноги? А лицо почему-то горит... Даже неприятно. Наверное, сейчас будет ужин? Я, кажется, проголодался. Как у вас тут наверху - кормят прилично?
Они шли по коридору, и дорожка из кокосовых волокон совершенно заглушала их шаги. Сквозь молочные колокольчики абажуров с потолка лился бледный свет. Стены, выкрашенные масляной краской и словно отлакированные, поблескивали жесткой белизной. Откуда-то появилась медицинская сестра в белом чепце и в пенсне, шнурок она заложила за ухо; вероятно, протестантка, - видно, что в ней нет настоящей преданности своей профессии, ее снедает любопытство и угнетает скука. В двух местах коридора перед белыми лакированными дверями стояли какие-то баллоны - пузатые, с короткими горлами, но спросить, для чего они, Ганс Касторп забыл.
- Вот и твоя комната, - сказал Иоахим, - номер тридцать четвертый. Справа - я, слева - русская супружеская чета, - правда, они несколько распущенны и шумливы, но иначе нельзя было устроить. Ну как?
Двери были двойные, между ними вешалка для платья. Иоахим включил верхний свет, и в его трепетной ясности комната показалась Гансу Касторпу уютной и мирной: белая практичная мебель, белые плотные обои - их можно было мыть, - чистенький линолеум на полу и холщовые занавески, на которых согласно современным вкусам был выткан несложный веселенький узорчик. В открытую настежь балконную дверь видны были огни в долине и доносилась далекая танцевальная музыка. К приезду кузена добряк Иоахим поставил в вазу на комоде букетик цветов, все, что удалось собрать после покоса, - пучок кашки и несколько колокольчиков, сорванных им собственноручно на горных склонах.
- Очень мило с твоей стороны, - сказал Ганс Касторп. - А какая симпатичная комната! Тут можно спокойно и приятно прожить две-три недели!
- Два дня тому назад здесь умерла одна американка, - вдруг сказал Иоахим. - Беренс сразу предупредил, что она не дотянет до твоего приезда и можно будет отдать эту комнату тебе. При ней был ее жених, английский морской офицер, но не скажу, чтобы он владел собой. То и дело выбегал в коридор и плакал, точно мальчишка. А потом начинал втирать в кожу кольдкрем - он побрился и от слез жгло щеки. Вечером у американки кровь хлынула горлом, два кровотечения - и конец. Но ее унесли вчера утром, и потом тут, конечно, все выпарили формалином, он, знаешь ли, считается в таких случаях отличным средством.
Ганс Касторп слушал кузена с какой-то взволнованной рассеянностью. Засучив рукава и став перед объемистым умывальником, никелированные краны которого поблескивали в электрическом свете, он неприметно скользнул взглядом по опрятно застеленной кровати из белого металла.
- Все выпарили... Это здорово, - с довольно неуместной развязностью заметил он, тщательно вымыв и вытерев руки. - Да, метилальдегида не выдерживает самая живучая бактерия, - Н2СО, но от него щиплет в носу, верно? У вас тут первым условием является бес-спорно строжайшая чистота... - Он произнес "бес-спорно" как два отдельных слова, хотя двоюродный брат, став студентом, отучился от этого довольно распространенного произношения и говорил "беспорно"; затем продолжал с большой словоохотливостью: - Что я ещё хотел сказать... Ах, да, вероятно, морской офицер брился безопасной бритвой, но, по-моему, такой бритвой, если ее хорошенько наточить, скорее можно порезаться, чем опасной, таков по крайней мере мой личный опыт, ведь я пользуюсь и той и другой... Ну, а когда соленая вода попадает на раздраженную кожу, конечно больно, и он, наверно, привык на службе мазаться кольдкремом, тут ничего особенного нет... - Ганс Касторп продолжал болтать; он сообщил, что у него в чемодане припасено двести штук "Марии Манчини" это его любимые сигары, на таможне осматривали спустя рукава... Потом передал приветы от разных лиц на родине. - Разве здесь не топят? - вдруг прервал он себя и, подбежав к трубам, пощупал их рукой.