— Что? — крикнул Петер, и мне хотелось сделать то же самое, но я ведь не мог: я родился немым.
— Он увидел, — повторил Фуст, — что на платке отпечатались буквы, которые в нем были…
— Как? — не удержался Петер, но Фуст предостерегающе поднял руку.
— …И не только буквы, — продолжал он, — но и целое слово. Да, какая-то невидимая, но всемогущая рука вывела на окровавленном платке имя девочки, внучки Кустера.
— Как это могло быть, герр Фуст?
Тот улыбнулся. От его улыбки у меня по спине побежали мурашки.
— Ты спрашиваешь, как, парень? Раскрой глаза! Ответ прямо перед тобой.
Фуст сплюнул в огонь очага, перед которым лежала шкура, принявшая свой прежний цвет — зеленовато-серебристый, как у тронутой изморозью листвы.
Что он хочет сказать, этот странный и неприятный человек? Что перед нами лежит кожа или чешуя дракона? Было страшно, однако тянуло погрузить в нее пальцы — потрогать, погладить.
— Значит, что? — пробормотал Петер. — Девочка была права? Дракон находился на этом дереве? Но ведь…
Фуст опять не дал ему говорить.
— Слушай! — сказал он. — Когда Кустер вернулся туда, на опушку леса, он увидел, что огромный бук рухнул. Собственно, ствола уже не было. Была огромная масса листвы, и в ней извивалось в предсмертной агонии невиданное существо. Его словно сжигало что-то изнутри. Когда оно испустило последний вздох, земля под ним потрескалась и почернела.
— Ух ты! А так бывает?
— Значит, бывает! — сердито сказал Фуст. — Я заканчиваю рассказ. После гибели дракона Кустер нашел в листве свиток целехонького пергамента, такого мягкого, тонкого и чистого, о каком и мечтать не мог ни один монах-переписчик рукописей. Он забрал пергамент с собой.
— И подарил вам? — не выдержал Петер. — Вместе с сундуком?
Фуст поморщился.
— Ну, честно говоря, не совсем так. Впрочем, дело прошлое. Сначала он спрятал эту шкуру… этот пергаментный свиток у себя в кладовке. Было это как раз в канун Рождества…
— Ой, хозяин! Как вы могли? Вы похитили у него?.. Перед светлым праздником?
— Замолчи, глупец! — крикнул Фуст. — Господи, за какого идиота собирается замуж моя дорогая дочь!.. — Он сбавил тон. — Перестань изображать из себя чересчур честного и благородного, Петер. Это тебе не подходит. Лучше пойми и заруби на носу главное: эта шкура… эта писчая бумага может сделать тебя богачом! Таким, что все будут завидовать.
То, что открывалось в последние минуты передо мною, и влекло, и отталкивало. Было таинственно, захватывающе, но и тягостно, неприятно. Я бы даже ушел, наверное, если мог бы это сделать, не выдав своего присутствия.
На Петера слова о богатстве произвели, судя по всему, должное впечатление. Он опустил голову и задумался, теребя концы рубахи, на которой виднелись заплаты, нашитые, по всей видимости, умелыми руками его будущей супруги.
— Теперь ты о многом знаешь, мой дружок и будущий родственник, — миролюбиво сказал Фуст. — А что касается этого Кустера, поверь мне, он все равно бы не знал, что делать с попавшим к нему в руки чудом.
Петер поднял голову.
— А вы? — робко спросил он. — А вы, хозяин, что намерены с этим делать?
Фуст разгладил свою раздвоенную бородку.
— Я? — произнес он. — О, я собираюсь взять быка за рога! Собираюсь превратить этот свиток замечательного пергамента в замечательную книгу, которая превзойдет все, что печатал, печатает и будет печатать герр Гутенберг!
Мне очень хотелось возразить ему! Да как он смеет так говорить о работе моего хозяина над Священной книгой? Над Библией!
Петер тоже не совсем понял Фуста.
— Про какую книгу вы говорите? — спросил он.
Свой ответ его хозяин начал издалека.
— Я много месяцев изучал эту шкуру, — сказал он. — И понял: она принадлежит самому древнему, самому загадочному роду драконов, которые, как утверждают предания, обитали внутри стен рая и потому в их коже должны быть сокрыты все тайны тех времен. И главная из них — тайна вечной мудрости. Которую так хотели разгадать Адам и Ева. Ева даже больше, чем Адам. Но им это не удалось, как ты знаешь. Зато мы… мы сможем это сделать! Если пергамент раскроет нам свои тайны!