Какие тексты мы сейчас пытались печатать? В основном, буквари и учебники по латыни — для студентов, изучающих право. Их было много, этих молодых парней, в нашем городе. Однако мастер задумал недавно более значительное дело: печатать Библию. Это сулит успех, говорил он, и много денег: ведь столько людей жаждут иметь у себя дома под рукой слово божие. Но чтобы начать, нам уже сейчас нужны дополнительные средства. А где их взять?
Втайне от мастера я пытался иногда печатать и сам. Я уже напечатал свое имя на небольшом кожаном футляре для инструментов, который мастер подарил мне на день рождения. Одну за другой я вложил нужные литеры в верстатку (так мастер называет инструмент для набора), отпечатал на мягкой коже футляра, и получилось: Э-Н-Д-И-М-И-О-Н С-П-Р-И-Н-Г. Буквы вышли немного кривые, но все равно очень красиво.
Не знаю отчего, но мастер Гутенберг нередко бывает доволен мной. Говорит, у меня ловкие быстрые руки, и мозги тоже. Называет хорошим своим помощником, «добрым ангелом печатного дела». Это, конечно, так, в шутку. А мне каждый раз хочется сказать ему, что он хороший человек и просто настоящий мой отец, если не лучше отца. Но я не смею этого сказать, да и не могу, даже если бы осмелился: у меня с самого рождения нет голоса. Я немой…
И тут входная дверь внизу почему-то открылась, и я поднялся с места, чтобы затворить ее.
Но прежде чем спустился к ней в темноте по нескольким ступенькам, я понял, что кто-то вошел и направляется прямо ко мне. Вместе с вошедшим в дом ворвались ветер со снегом.
Я поспешил обратно в мастерскую, и за мной уже входил туда невысокий крупный мужчина с покрасневшим от мороза лицом. Его глаза быстро осмотрели все вокруг и остановились на молчавшем мастере.
— Фуст, — произнес наконец тот.
Радости в его голосе не было.
Вошедший с трудом изобразил улыбку.
— Гутенберг, — сказал он в ответ. И, видимо, заметив мой неодобрительный взгляд, резко спросил: — Кто этот малец? Что он тут делает?
Произнося это, он стряхнул снег со своего тяжелого плаща с меховой оторочкой, с шапки и затем поспешил к огню. При этом висевшие у него на шее цепочки и медальоны сотрясались и звенели, напоминая другим людям о богатстве и значительности своего хозяина, а половицы скрипели под весом его тела.
— Мальчика зовут Эндимион, — ответил мастер. — Он мой ученик.
Ворвавшийся к нам человек принес с собой зимний холод, но от слов мастера мне снова сделалось тепло. Однако на нежданного гостя мое почетное для меня звание не произвело должного впечатления — он приблизился ко мне и бесцеремонно ухватил за подбородок своими толстыми, украшенными перстнями пальцами. Поворачивая мое лицо вправо и влево, он пронзал меня острым взглядом глубоко посаженных глаз. Волосы у него были густые, рыжеватого оттенка и такая же борода, разделенная надвое у самого основания.
— Эндимион, да? — повторил он, словно выплюнув мое имя изо рта. — Фантазер? Мечтатель?
Мой мастер — для себя я называл его учителем — ничего не ответил. Но я уже знал кое-что от него про это имя. Он рассказывал мне древнегреческую легенду о мальчике-пастухе, которого полюбила Селена, то есть Луна, и обещала ему вечную молодость. Учитель говорил: мне подходит это имя, потому что я часто смотрю в пространство такими же глазами, какими, наверное, Эндимион смотрел на любимую Луну, и думаю при этом о чем-то важном и интересном.
Фуст снова заговорил своим противным резким голосом.
— Иоганн… — Он отнял руку от моего лица. — Зачем тебе этот тщедушный коротышка? У него не хватит сил и верстатку поднять, не говоря о том, чтобы крутить рычаги станка. Какая от него польза? А ест наверняка за двоих!
Я открыл рот, чтобы ответить, но ни одного звука из него не вырвалось, только мычание.
— К тому же он немой, кажется? — Фуст издал злобный смешок. — Где ты его подобрал?
Я беззвучно молил учителя не рассказывать об этом. Не вспоминать, как два года назад в густой толпе на рыночной площади города я залез к нему в карман и вытащил туго набитый кошелек. Но мое запястье вдруг обхватила крепкая рука.
Дело, как вы поняли, обошлось без полиции. А в тугом кошельке были не деньги, а кусочки металла, которые, как я узнал позднее, назывались «литеры».
К моему облегчению, учитель ничего этого своему знакомому не рассказал. Кивнув на входившего в комнату вслед за Фустом молодого, вконец замерзшего человека, он произнес:
— Вижу, у тебя тоже появился подмастерье. Э, да это, если не ошибаюсь, Петер Шеффер, так? Наконец-то вернулся в Майнц.