И, наконец, в-пятых, то вино, где мы остановили молочнокислое скисание и осветлили, надо по чуть-чуть добавлять в то хорошее и здоровое вино, что будет направляться в местные питейные заведения. Это вино безвредно для человека, и, если дегустацией отрегулировать вкус, не допускать мышиного послевкусия, да к тому же продавать чуть дешевле, то можно не допустить разорения и потери престижа винодельни.
Перечитала. Решила, что слишком подробно изложила. Прямо руководство к действию. Читай и делай. Тогда за что горшочек золотыми наполнять? Простота, как говорит моя бабушка, хуже воровства. Ну, и пусть. Значит, я такая вот простая, как три копейки. А мое честолюбие? Нет, чтобы для повышения самооценки, для важности и солидности, для форса, в конце концов, чтобы произвести лучшее впечатление на Лыжина и его работников, скрыть какой-нибудь ньюанс, какую-нибудь тонкость.
Жаба некоторое время меня все же душила, но поразмыслив, я получила удовлетворение своей амбициозности, а с ним и душевный покой только тогда, когда осознала, что без моих способностей дегустатора никому не справиться с этой проблемой.
Но это я переживала о самоуважении, это я мысленно самоутверждалась, ограничившись собственными дегустационными способностями, а вот Лыжин, как оказалось, никаких таких амбиций за мной не признавал, а решил, что я немедленно должна отправиться на его винодельню и руководить там всем процессом, не обращая внимания ни на каких крыс.
Об этом мне сообщила Настенька, когда принесла фартук. Фартук этот, как оказалось, это моя форменная рабочая одежда и предназначена она для моей работы в винодельне в качестве ее руководителя - винодела.
Этот фартук был, ни дать, ни взять, такой же, как у современных нам школьниц. Такой же белый, шелковый, с собранными в оборку объемными кружевными крылышками, но эти крылышки надевались на плечи наискось и в перехлест, словно шаль. Впереди не было той планки, к которой у наших школьниц эти крылышки крепятся. Зато у фартука были накладные карманы, отделанные, как и крылышки, кружевом, к тому же фартук был непривычно длинный, хотя все же короче выданного мне платья, да к тому же, такой ширины, что при надевании его, сзади оставалась неприкрытой только узкая полоска платья.
Узнав о распоряжении Лыжина, я сложила аккуратно фартук, завернула его в пакет, вышла за ворота и пешком отправилась на винодельню, понимая одно: со мной здесь никто чикаться не станет, визжи - не визжи от страха перед хвостатыми крысами. Взялся за гуж, как сказал Лыжин, не говори, что не дюж.
Где находится винодельня, я прекрасно знала, это же мой город, хоть и в прошлом, поэтому я быстро дошла до аллеи, посреди улицы Мира, где теперь тротуарная плитка, а мои каблучки цокотали по аккуратно уложенным красным кирпичам. Я вспомнила, как за обедом Лыжин читал мне записки инспектора училищ, восхищавшимся селом Воронцово-Александровским. Забыла его фамилию, а слова помню: «Здесь был даже бульвар со скамеечками - украшение села. А построен он был руками пьяных обывателей, которых арестовывали для вытрезвления и назначали в наказание общественные работы - мостить бульвар».
Вот бы нам так! Такой бульварище получился! Правда, в наше время здесь растут липы, а не акации. И скамейки новые, но всё очень красиво!
В селе Воронцово-Александровском, по которому я иду в 1908 году, улицы засажены белыми акациями. Уютные, красивые дома с крылечками, щеголяют своим изяществом, а из открытых окон несутся звуки пианино. Воронцовские богатеи разъезжают на великолепных рысаках, в шарабанах, обложенные пуховыми подушками в ситцевых наволочках. Люд победнее довольствуется телегами и конными колясками.
Пока я шла по бульвару, то не обращала внимания на проносящиеся мимо экипажи.
При всем шуме, который они производили на дороге без асфальта, по скорости они не шли ни в какое сравнение с нашими фордами и ауди, кашкаями и маздами, не говоря уже о БМВ.
Размышляя в этом шуме и гаме, я не заметила, как справа на дороге остановилась телега, пока Захар, управлявший ею, не прокричал:
- Да-рья Па-трике-е-ев-на!
- Это что еще такое?! - возмутилась я, обернувшись. - Какая такая Патрикеевна?!
- Ну, не обессудь, голуба. Не знаю ж я твоего отчества, а как по одному имени окликнуть такую красивую барышню? Неудобно, - оправдывался Захар, подойдя ко мне ближе. - Думал, не найду, а ты идёшь, темная коса твоя на белом платье издалека видна, глаз не отвести. И шляпа тебе к лицу, под ней твой носик совсем спрятался. Да и платье летит за тобой, яко крылья у ангела.