- Вот-вот. А в «Заезжем дворе» хорошо, красиво и живая музыка, -сказал Миша.
- А что это такое? - удивился Лыжин.
- Это значит, там поют живые артисты, - объяснила я.
- Живые - это хорошо! Для нас, Дарина Степановна, живые артисты гораздо лучше, чем мертвые, - Лыжин улыбнулся, но только уголками губ.
- Это что было? - спросил Миша. - Разве вы не знаете, Тимофей Савельевич, что эта милая леди Дарья Петровна, а не Дарина Степановна?
- Тимофей Савельевич мое имя знает, Миша. Но мне он объяснил, что они с Захаром решили на нем тренировать свои юмористические способности. Захар меня Дарьей Патрикеевной называет.
- Да ты что?! Так пошли отсюда, да и все, Дашуль. Пусть они свои проблемы сами и решают, раз такие юмористы. А мы с тобой в «Заезжем дворе» устроимся.
- Ну, все-все! Обидчивые мои! - примирительно сказал Тимофей Савельевич. Больше поддразнивать не буду.
- И Захара предупредите, - строго проговорил Миша.
- Обещаю, - серьезно заверил нас Лыжин.
- Ну, пока, Даша. До завтра,- попрощался со мной Миша. Потом он обратился к Лыжину: - До свиданья, Тимофей Савельевич.
Захар с Марьяшей дошли уже до конца двора и повернули обратно.
Я себе представила, что Миша сейчас пойдет им навстречу, чтобы попрощаться, и расхохоталась.
- Что с тобой?, - удивленно спросил Миша, но я зашлась хохотом и говорить не могла, только махала рукой в сторону ворот. Ни Миша, ни Лыжин не поняли причины моего хохота, Миша, наверное, подумал, что я его гоню к выходу, и это обстоятельство заставило его повернуться к воротам. Едва отсмеявшись, я постаралась его догнать и убедить, чтобы не обижался. Что объяснишь, если у меня натура пустосмешки. И так сдерживаюсь, как могу, но стоит забыть, где мы и что с нами, так и смеюсь до самозабвения.
Как я ела в тот вечер, что ела, какой наряд мне приготовили заботливые Настенькины руки на завтра - ничего не помню. Помню только особенно уютную и мягкую подушку на приготовленной для меня кровати. Видимо, стоило моей голове коснуться этой подушки, как я тут же провалилась в сон. В сон блаженного ухода от действительности, в сон спокойного отдыха, в сон забытья, в сон счастливых грез.
Часть 13
Утро принесло мне бодрость и полную уверенность, что я сумею справиться с лыжинской бедой, приведу его виноматериалы в порядок и научу, как правильно действовать впредь, чтобы ничего подобного не случалось.
В комнату заглянула Настенька и спросила:
- Вам помочь одеться, барышня?
- Нет, помогать не надо, Настенька, я сама. Только я не барышня, я - Даша.
Я сидела на кровати и разглядывала стул, где уже не раз находила что-то новенькое для себя. Сейчас через него было перекинуто что-то темно-коричневое. Моя женская сущность раззадоривалась любопытством, какой наряд мне приготовили для нового рабочего дня? Почему они готовят мне на каждый день новое платье, я не заморачивалась. Но я ещё вчера учуяла эту закономерность. Для меня этот факт был приятен. Скорее всего, мне просто понравилось примерять непривычные наряды, хоть я и не вполне уверена, что они новые, никем не ношенные до меня, хоть и в отличном состоянии.
Медлить в этот момент меня заставляло ощущение несогласия надевать что-то темное, мрачное, после вчерашнего белого платья. Но моего вчерашнего платья нигде не было, пришлось надевать то, что было предложено.
Оказалось, что на стуле висело не платье, а темно-коричневая юбка с трехрядной белой отделкой по поясу и по низу подола, состоящей из тонкой полоски, ниже полоски пошире и нижней, самой широкой полоски. Под юбкой через спинку стула была перекинута белая блузка без рукавов со стоячим воротником. Еще в этот комплект был включен жилетик из той же ткани, что и юбка. У жилетика был матросский воротник и большие рукава-фонарики на широких манжетах. На воротнике и на манжетах - такие же ряды полосок, как и на юбке. Жилет был приталенный и двумя рядами пуговиц пристегивался к блузке, оставляя выше талии видимой белую полосу блузки. В общем, такой вот матросский костюмчик. В зеркале я себе понравилась, притом, что стала в этом наряде казаться еще толще.
О моей алой футболке с пионами на груди, о джинсах, которые мне были в обтяжку, мне оставалось только тосковать. Надеть их в данной ситуации самоубийственно. А так, я не только, как в театре у костюмера, любуюсь своим отражением в зеркале, когда, по-пушкински, «одет, раздет и вновь одет», но и спокойно могу здесь ходить по улицам, жить и работать без шараханья от меня прохожих.
Симпатичный костюмчик, но к нему полагалась шляпа, лежащая, как и прежде вчерашняя, на комоде. Она мне категорически не понравилась, настолько непривычной была ее форма. Она мне напомнила те матросские бескозырки, что мы клеили из бумаги в детском саду, а еще о народностях майя, об их маленьких, плоских шляпах. Надевать эту шляпу я не захотела и, только заплела косу.