В меня, в коммуниста, хотят бойко вселить бесов! Впрочем, леший его знает - может, коммунисты для этого дела годятся больше всех остальных… Не стал Бореев тратить драгоценного времени на уговоры. Даже премии не пообещал или опять-таки правительственной награды, какой-нибудь медали во всю грудь. «Стойкий и инициативный офицер.» Поскольку инициативный, значит, мне это мероприятие самому надобно, и я сам предпочитаю садиться на острый кол вместо стула.
– Глеб Александрович, я уверен, что все закончится благополучно, с песнями. Ваша воля предотвратит нежелательные последствия. Вы ведь уже догадались, что воля - это костяк судьбы. После удачного эксперимента кто-то из высшего руководства страны получит научным образом выработанное лидерство, иначе говоря, непререкаемую харизму - то, что у китайцев называлось «дэ», у христиан «благодатью». Власть станет, как говорится, сакральной…
Ага, сакральная власть на базе приятного зловония и гипнотических пассов, исходящих от лидера.
– …это будет толчком к глубоким положительным переменам, к резкому приближению Светлого Будущего.
– Но ведь у нас, Михаил Анатольевич, завались опытного материала. Гражданин Некудыкин уже оснащался лидерством, которое было выделано самым разнаучным способом.
Однако Бореев почти дословно скопировал подземные слова Саида.
– Некудыкин - психически больной человек. Он совсем «того». Его личность не сравнима с вашей - волевой, содержательной и целостной. Она разрегулирована, расщеплена и скудна по части внутренней энергии. Именно поэтому резонанс приобрел нездоровый характер, привлек совершенно посторонние, ненужные матрицы. Из-за них на предыдущей фазе эксперимента мы имели столько издержек откровенно мерзопакостного вида.
Никакой надежды на Бореева не оставалось, я для него представлял всего-навсего подходящий «нерасщепленный» (покамест) материал. Товарищ ученый, похоже, заведен лишь на то, чтоб услужать хозяевам с «той стороны».
Энлиль неуклюже, но ехидно улыбался. Нергал, не церемонясь, строил мне рожи. Демоны сообща с учеными выписали мне судьбу, которая, как огромная гадина, уже начинала заглатывать меня, двигаясь от головы к сапогам.
Я глянул мятущимся взором на Сайко. Тот покачал румяной и седой головой, похожей сейчас на тыкву, венчающую огородное чучело.
– Глеб, скажу откровенно, твою кандидатуру никто не выбирал. Она была единственно возможной. Тебе никуда не рыпнуться. Пойми, все запрограммировано. Признай, что реестр твоих шалостей выглядит значительным. Одного пункта из него достаточно, чтобы размазать тебя по стене… Но если твою «содержательную личность», несмотря на все грешки и провинности, не положили под трибунал, значит, было что-то важнее грехов.
– И что же?
– Проект генерального эксперимента. Конечно, в течение этих последних лет мы немало налюбовались твоими импровизациями, но все ключевые моменты были не случайными, они родились в наших планах, он значились в наших графиках. Мы, можно сказать, сочиняли твою судьбу.
Раз-два, и я оказался куклой на ниточках со многолетним стажем. Кто только не занимался моей судьбой - все, кроме меня самого.
– Между прочим, после обращения за врачебной помощью к Пинесу, я кое о чем догадался, Виталий Афанасьевич. Но за счет своего фальшивого приволья так и не усек, что хожу на привязи.
– Вот и славно, без комплексов тебе лучше работалось,-порадовался за меня генерал.
– А майор Безуглов в ваших планах-графиках тоже фигурировал?
– Безуглов выполнял наши указания, когда покрывал твой мухлеж с секретной папкой и журналом. Гражданку Розенштейн мы выпустили ради чистоты эксперимента, правильно сделали, она нам пригодилась на южном полигоне. Не бойся, в итоге она вернулась в Бостон. Пинес плясал под нашу дудку, когда дарил тебе нужные таблеточки. Ты, конечно, хочешь поинтересоваться о Затуллине и Киянове. Они, конечно, не подозревали ни ухом ни рылом о наших задумках, однако попали на игровое поле, в линию пешек, благодаря нам. Мы спровоцировали и твой побег в Ираке. Только не надо жаловаться и слать письма в ООН, что мы-де без спросу скормили тебя метантропным матрицам. Затуллин, Киянов, Остапенко, Колесников и другие принесли пользу родине совершенно бессознательно и невольно. А ты и раньше многое понимал, теперь же вообще полностью в курсе.
Вот оно, высокое чекистское искусство - я уж пять лет, как имею внутри крючок, проглоченный по самый анус, и никакой неуютности при этом никогда не чувствовал. Почти. Не понимаю даже, зачем кто-то спроваживал на пенсию дедушку-генерала, он ведь с хиханьками-хахоньками заставит вас скушать атомную бомбу.
Но Фиму-то генерал Сайко не упомянул, значит экспериментаторы не взяли Гольденберга с потрохами. Потому, кстати, и валяли всю дорогу в дерьме. И житель вечности демон-вольняшка Апсу тоже неизвестен генералу КГБ. Это приятно.
– Никогда не жалко было меня через эту мясорубку проворачивать, Виталий Афанасьевич?
– Жалко у пчелки в жопке, - лениво отреагировал дед-генерал. Было заметно, что для него вопрос не любопытен.-И вообще, Глеб, поскольку всем хорошим в себе ты обязан нам, то мы спокойно можем это хорошее забрать назад. Так что не морочь никому задний проход.
Да, его грубыми устами говорил сам коммунизм, самое высокое и большое дело.
– Я готов рискнуть жизнью, пожалуй, даже умом-разумом во имя интересов страны. Но мне, естественно, не хотелось бы пропадать зазря. Поэтому я требую некоторых разъяснений от товарища из Кремля. Считайте это последним желанием.
Помощник генсека минуту пошептался с Бореевым, и тот, видимо, объяснил, что я являюсь ценным кадром, с которым необходимо обхождение.
– Хорошо, товарищ майор, задавайте свои вопросы,-визитер не соблаговолил развернуть свою бесприметную физиономию в мою сторону.