Но потом активные перемещения прекратились. Нас слегка покачивало, машина расположилась на левом боку, со стороны «лежачего» борта плескалась вода.
Сверху тоже капало, хотя и не очень активно. Бестолково старающийся дизель еще немного потужился и внезапно заткнулся, грохот уступил место тишине.
– Кажется, приплыли, - прозвучал вроде бы Маков. - Я мотор выключил, не то сейчас развалится и шарахнет во все стороны.
– Мы под водой или как? - со второй попытки произнес я.
– Смотровое стекло залито, но мы вроде не на дне, а повыше. Свет молний вижу. Какие-то стебли прямо перед глазами, грязь все залепила и смотреть мешает, - отозвался Баранка.
– Это стебли камыша, и не грязь мешает, а торф. Мы уткнулись в большую кочку, потому и стоим! - рыкнул прозревший Остапенко. - Маков, балбес несносный, дай же задний ход, что застыл, как несмазанный хер?
– Какой там задний ход, товарищ подполковник, ни заднего, ни переднего нет. Может, и сам зад отсутствует.
Опять наступило напряженное молчание, поэтому стало заметно, что раскаты грома удаляются, и качает нас едва-едва, хотя легкое покручивание в горизонтальной плоскости продолжается.
– В самом деле, поутихло, надо вылезти через незатопленный люк правого борта и глянуть, как там на природе. - предложил я.
– Вам надо, вы и гляньте, - огрызнулся Серега, а Дробилин застонал.
Стало еще светлее, и можно было оценить ситуацию во внутренних делах. Аккумулятор трудился пока, поэтому горели некоторые индикаторы. Но дизель был взрывоопасен, коробка передач и отбора мощности полностью гикнулась. Что там осталось после всех страданий от колес, мостов, тормозов, винтов и прочего железа можно было гадать по кофейной гуще и внутренностям животных. Часть Бореевской аппаратуры сорвало с креплений, и покореженные ящики с вывороченными потрохами и торчащими волосьями проводов сейчас валялись там и сям. Однако значительная часть нашей спецтехники осталась на штатных местах. Что гораздо хуже, рация мокла в воде, хотя коробок, куда самописец сбрасывал бумажные ленты шифрограмм, торчал где положено - так же, как и магнитофоны.
У Сереги, похоже, целы были все члены, как, впрочем, и у Петровича. Однако мужественное содержательное лицо подполковника украшал теперь фингал под глазом, - словно орден за личные заслуги. Я, кажется, тоже отделался легкими побоями. Но вот Хася держался за голову, и между пальцев у него сочилась красная жидкость. А Дробилин как-то неестественно вытянул ногу и откинулся назад. «Перелом, чуть пониже колена», - прошептал он со всей ответственностью.
– Сейчас я займусь ранеными, - бодро произнес Серега. Действительно, в Долгопрудном его кое-чему учили по медицинской линии. Но, в основном, наверное, как от раненых избавляться.
Колесников без особых церемоний оторвал пальцы Хасана от его раненой головы.
– Так, здесь небольшое рассечение… Сознание терял, Хася?… А, помутилось в глазах… Значит, небольшое сотрясение. Радуйся, было чему сотрясаться под шляпой. Сейчас наложим шов и забинтуем. Голова не задница, перевяжи да лежи. Вот одного моего товарища в попу ранило, ну и настал конец всем удовольствиям - он, естественно, застрелился… Товарищ майор, вкати пока Александру Гордеевичу восемь кубиков анальгина и два кубика реланиума. Ничего, что тяжело в лечении, зато легко в гробу.
Серега наслаждался своей ролью спасителя и человека на своем месте. Покончив с иракцем, - тот прекратил трепыхаться в «умелых» руках, - старлей занялся Дробилиным, которого я немного успокоил крепким уколом. Для начала решительно распорол ему штанину скальпелем.
– Похоже, смещения нет. Спокойно, я умею накладывать шину и все такое.
Александр Гордеевич испустил страшный вопль из-за «квалифицированного» медобслуживания Сережи, но потом затих -болевой шок избавил страдальца от дополнительных мучений.
Когда моя медпомощь оказалась лишней, я повернул рукоятки и распахнул бортовой люк. Вода не хлынула навстречу, значит, действительно, правым боком мы выше ее уровня. Потом я вылез и сразу захлопнул за собой стальную крышку - дождь еще вовсю хлестал. Однако картина более-менее прояснилась. Наш вездеход врезался в торфяной островок и надежно застрял в нем. Поскольку оба плавсредства, техническое и естественное, сохраняли положительную плавучесть, то, соответственно, их несло и кружило водой. Вернее, мутной, густой от грязи жидкостью, весьма далекой от идеального образа «аш-два-о». Правда, густая дрянь вела себя довольно уже покладисто, и в этом заключался ее единственный плюс.
Цунами местного значения сделало свое дело, и вода, недавно сдерживаемая дамбой, а затем усиленная ливнем, разлилась по приволью на много километров. Два колеса правого борта были сильно погнуты, передний мост просто треснул, похоже, многие другие детали находились не в лучшем состоянии и нуждались то ли в хорошем докторе, то ли в похоронах. По крайней мере, самостоятельно езда и плаванье нам в ближайшее время не улыбались. Собираясь вернуться в кажущуюся теперь уютной кабину, я дернул крышку люка, но тот был заперт изнутри. Тогда двинул два раза каблуком.
– Открывайте, черти, охота мне, что ли, мокнуть до последней клетки? Я же офицер, а не жаба болотная.
Выдержав паузу, люк щелкнул, поддался, и я, наконец, соскользнул вниз. Первым делом заметил напряженные глаза Остапенко и Колесникова, словно жующие меня - такие бывают у котов, когда они подкарауливают какую-нибудь пташку.
Я, стягивая хлюпающую куртку, стал прилежно докладывать об увиденном и замеченном. Однако, оценив психическое состояние товарищей офицеров, определил, что их гораздо больше интересует то, чего я не сказал.