В прошлые визиты к даме я был тороплив, скор, а она непонятна и величава, словно пава, среди перышек которой затерялся какой-то блудный клоп. Кроме того, не приняв пару стаканов токайского, в кровать не укладывалась, как будто нуждалась в помутнении зрачков.
Но этим утром она была трезва, ни крепленное вино, ни темнота не закрывали от нее моего потрепанного лика. И она руководила мной, как искусный дирижер альтом или виолончелью. (Причем дирижирование это не казалось мне следствием, так сказать, ее большого секс-опыта, а скорее плодом внимательности и интуиции.)
Когда мы занимались всякими такими делами, которые детям до шестнадцати «ни-зя», я чувствовал отголоски той вечерней волны, отчего грубый в общем-то процесс приобретал несколько метафизический характер. Я немножко врубился в то, как древнеегипетские Шу-Влага и Тефнут-Воздух в свое время порождали Нут-Небо и Геба-Землю.
А потом «всякие такие дела» закончились, и я, получив от гражданки Розенштейн пять рублей на такси до дома (советский офицер денег не берет только в анекдотах), доехал, переоблачился, переобулся и явился на работу в положенное время. Где Паша «обрадовал», что Андрей Эдуардович снова собирается к нам в гости.
– Нельзя допустить, чтобы Затуллин за нас анализировал нашу работу, - внедрил я во время очередного совещания в сознание Безуглова. - Хоть нас и не просили, мы должны к его аналитической записке приложить собственную со своими пояснениями.
– Не такое уж глупое предложение, - отметил после недолгой паузы майор, что в его устах служило эквивалентом искреннего одобрения. - Но кто этим займется? Есть настроение, Павел?
– Только не я, - замахал руками старший лейтенант Коссовский. - Когда Сайко загреб Фролова, сколько мне дел добавилось, а?… И сейчас я Глебу не могу их вернуть, потому что он, как шарик на резиночке - то туда, то сюда. Нет, пусть кто предложил, тот и занимается.
– А что, в чем-то он прав, - вдумчиво произнес Безуглов. - Старший лейтенант Коссовский согласно медицинскому рапорту у нас вдобавок лечится от застарелого трихомоноза, заработанного еще в радостные комсомольские годы. Так что покамест он будет сдавать анализы мочи на предмет наличия зверьков… А ты, Фролов, пройдись по комнатам и сделай сводку с комментариями. Особенно на выезде фиксируйся. Кого и почему зарубили, кого отпустили или отпустим. Как-нибудь помечай граждан, которых мы отправляем за бугор в интересах других управлений.
– Заодно стоит завести новый учетный журнал и перерегистрацию провести, а то в старом уже местами ничего не разобрать: исправленному не верить, исправленному верить…-напомнил Киянов, напоминающий сейчас в своих нарукавниках дотошного бухгалтера сталинской эры.
– И это верно. Ну, приступай, Глеб.
Через несколько часов передо мной лежали горками дела по выезду. Уже закрытые, «отказные», плюс те, что на проверке или решении, плюс «отправные», где никаких препятствий не должно чиниться. В нынешнем году таких была горстка, в которой достойное место занимали «наши» люди, будущие нелегалы. Приедет такой вот псевдоиудей с краснознаменной задницей в Штаты или Эрец-Исраэль, и никто не догадается, что когда он прилично обживется на новом месте, мы свяжемся с ним. И поинтересуемся кое-чем или же попросим об одолжении. И он не откажется, потому что охотно помогал нам еще здесь и дозволение на закордонную жизнь получил на наших условиях. А если закочевряжится, мы же его и сдадим, в ФБР или «Шин Бет». Впрочем, у нас такие мины-сюрпризы имеются и среди господ отказников, и среди прочих диссидентов-баламутов. Такие сотрудничают или будут «после расконсервации» кооперироваться с нами - чтобы кушать хлеб с вареньем на свободе, а не чавкать башмаками в зоне, где бытие стукача очень часто заканчивается ночной мочиловкой и небытием.
Папка Лизы лежала в стопке закрытых дел вместе с другими «твердыми» отказами. Основание имелось: военнообязанная Розенштейн проходила сборы в частях бактериологической защиты. Липовое основание, никакой допуск к секретам ей не оформлялся.
На днях приедет энтузиаст Затуллин, а потом кто-нибудь еще вроде него. Рано или поздно они достанут Лизу, потому что им нужен враг - внутренний, свой, конкретный и повсеместный, на которого можно свалить все.
Сайко и Бореев, хоть и подгадили мне, как-никак движутся по загадочному сложному пути. А Затуллин и коллеги вроде него - по тропе тупости, озверения, по пути скотины и волков. Какая же из двух гэбэшных бригад получит благословение высшего начальства?
Немного шансов окажется у Лизы и «совенка», если Затуллин со товарищи станет преуспевать. А ведь нет гарантий, что будет мудрецами типа Бореева разработана эффективная советская доктрина, включающая совершенную наступательную идеологию и удачную «симбиотическую» общественную организацию. Если мы не воплотим хоть пару удачных стратегических идей вроде оздоровления сельского хозяйства, компьютеризации всей страны или удара в нефтяное подбрюшье Запада, то настанет темное времечко. Времечко фашизации. Или распада и ошизения с последующей фашизацией.
Все стало предельно ясно. Я должен любым путем обезопасить Лизу и «совенка», затем прорываться в ПГУ. Уверен, там требуются трудяги, преданные делу и зрящие перспективу.
Петя Киянов, который выдал мне папки отказников из сейфа, сидел неподалеку и неспециально, но все-таки держал меня в поле зрения.
– Что-то надышали мы… Петя, ты можешь открыть форточку и впустить кислород, не боясь, что влетит под видом мухи американский самолет-шпион?
Пока Киянов занимался скрипящей форточкой, я натужно кашлянул. И под покровом этих естественных шумов перекинул Лизину папку в стопку тех дел, которые должны были еще рассматриваться.
Все, назад уже дороги нет, мост рухнул. Я совершил должностное преступление. Однако ради прогресса.
Закончив с форточкой, Киянов подвалил ко мне. Неужто что-то заметил?
– Глеб, с отказниками ты закончил, надеюсь? Пора их в сейф. А то еще кто-нибудь зайдет, увидит такую горку. Я вообще обязан каждое дело отдельно выдавать и забирать.
– Закончил, закончил, - я еле задушил выдох облегчения, переведя его в объемный зевок.
В новом учетном журнале, в строчке, посвященной Розенштейн, оставалось сделать другую результирующую запись. И тонко провести заключительную часть работы.
Вечером, отправив старый журнал в архив, со своими итогами я зашел доложиться к Безуглову.
– Ну как там, Глеб?
– По «отказам» все тип-топ. Вполне в духе времени -норму набрали. Здесь к нам не подкопаешься. Но по рассматриваемым делам есть еще недочеты. Пора бы с некоторыми гражданами определяться. Например, Кричевский, имел допуск по секретности, который только через год истекает. Дорфман - пять лет всего как в ракетных войсках отслужил. С ними все ясно -чистый отказ. А вот Розенштейн нечего мариновать, после мединститута прохождение сборов в полку гражданской обороны -это несерьезно. Никакого допуска не было оформлено. Муженек у нее уже там, по идее надо жену с дочкой выпускать - для воссоединения семьи. Пусть нахлебаются своего капиталистического счастья.
– Может, ты и прав. - Безуглов скрипнул пером в откидном блокноте. - Ладно, топай домой, но завтра к полудню чтоб была готова аналитическая записка. Затуллин-то с утра здесь околачиваться начнет.
Андрей Эдуардович мог все испортить. Розенштейн, которую он собирался упечь на нары, наверняка стала красночернильной записью в его мозгу - в отличие от головы майора Безуглова, что была замусорена проблемами начинающегося дачного сезона, ремонтом сарая и поиском дерьма под удобрение для клубники.
Затуллин собирается трепать нас с завтрашнего утра. А приедет в город, наверное, ночной «Стрелой». Ну, что ж, придется встречать.
Андрея Эдуардовича встречал не только я. Наши предупредительно выслали за ним «волгу». Я догадывался, что обратно поедут по Жуковского и Маяковского. Пока приехавший и встречающие неторопливо топали к машине и рассаживались, я успел проскочить на угол Маяковского и Некрасова. Там в подворотне поменял номера, напялил клетчатую кепку, прилепил бакенбарды, усы, вставил по пинг-понговому шарику за щеки. Накладной нос не забыл. В общем, стал похож на какого-то артиста. А запасные номера для машины хранились у меня со времени хипиша на даче одного самиздатчика.