Наконец начальственно вмешался Петрович.
– Старший лейтенант Колесников, вы как хам немедленно извинитесь перед товарищем Хасаном, который к тому же ранен.
Серега оперативно сделал реверансы, объясняя, что пять минут назад он был еще молодым и невоспитанным. Однако реакция подполковника на этом не закончилась.
– Личный состав, слушай мою команду… Товарищ прапорщик, выньте лицо из миски и тоже слушайте мой приказ. - Баранка с досадой оторвался от тушенки. - Ввиду ухудшения морально-политического климата в сложившихся аварийных условиях и во избежание дальнейших эксцессов приказываю всем сдать табельное оружие мне - под расписку.
Колесников первый с охоткой протянул свой «ПМ», затем я -хотя сердце вещало, что вся эта сцена была разыграна, чтобы избавить кого-то из сочленов нашей группы от оружия.
– И вы, товарищ Хасан, передайте мне свой пулеметик, вы же видите, наши офицеры сдали пистолеты, - насупя брови, отчеканил подполковник.
Хася хотел что-то возразить, но подполковник добавил:
– Кто не желает сдавать, то должен рассчитывать на применение к нему силы.
После таких внушительных слов иракец, что-то невнятно проурчав, протянул свой «Ингрэм» и магазин к нему.
– Вот и славно, Абдалла, - похвалил Петрович.
Подполковник с заметным чувством удовлетворения сложил все изъятое в оружейный ящик, который запер на ключ, засунутый потом в глубокий карман штанины, и дал всем расписаться в ведомости. На этом активность Остапенко не угасла.
– Внимание, товарищи офицеры, товарищ прапорщик, немедленно оглашаю свой следующий приказ. И чтоб никто не говорил, что не слышал. Начиная с сегодняшней ночи будет установлен пост наружнего наблюдения, а также график дежурств. Это означает, что мы станем по очереди дежурить на этом посту. Товарищи, враг не дремлет. Если он подорвал дамбу, то может наброситься и непосредственно на нас. На ночь люк будем задраивать.
– Разрешите обратиться. А как проветриваться? - решил уточнить я.
– Маков будет нас всех проветривать, особенно как зеленого горошка накушается, - ответил вместо подполковника старлей.
– Правильно, - одобрил Остапенко. - Это мы возложим на Николая… Итак, сообщаю график дежурств: сегодня ночью -старший лейтенант Колесников, завтра - прапорщик Маков, послезавтра, если понадобится - я. Потом все по новой. Вопросы есть?
– Есть. Как, товарищ подполковник, нам дежурить, не имея возможности применить оружие по противнику? - обратился старший лейтенант Колесников.
– Вопрос ясен. Заступающий на дежурство возможность такую заимеет, поскольку получит пистолет из этого вот ящика.
– У меня тоже сверхразумный вопрос, - возник я, - почему меня исключили из графика дежурств?
– Радоваться надо, Глеб, выспишься ночью ведь, - с заботой сказал подполковник, и его ласковый тон был почти естественным. - Ты ведь у нас вместе с Александром Гордеевичем в научной группе. Тебе думать надо, а не стоять на стреме.
Мне этот приказ совсем не понравился, он как будто меня выставлял из рядов советского офицерства.
Оружия у меня нет и не предвидится. Кроме того, кто-то всю ночь проторчит на посту - однако, не я и не Хасан. На кого вся эта бдительность рассчитана, на внешнего или внутреннего противника? Конечно, может статься, Хася вышел из доверия у Остапенки, и мою персону просто подключили к процессу разоружения иракского коллеги. Причем в известность не поставили, потому что не было возможности со мной перешепнуться… Или эти козлы в чем-то меня заподозрили? Решили, чего доброго, что я небрежно, с преступной халатностью истолковывал выходящие сведения Бореевской аппаратуры и заманил группу к заминированной дамбе. Но я же, наоборот, предостерегал. Тогда в чем дело?
Когда настала ночь, я долго не мог заснуть, слушая, как Серегины башмаки стучат по обшивке. Не элеутероккок мне требовался, а что-то другое. Например, снотворное. Я в принципе предвидел у себя бессоницу, она и раньше случалась в неприятных ситуациях. Но офицер ГБ, маящийся от бессоницы, подозрителен -а вдруг ему остался один шаг до маниакально-депрессивного психоза.
Дома меня хорошо спасал от этого недуга Ленин. Вернее, один из томов полного собрания сочинений. Но такого лекарства в командировке я был лишен, поэтому перед отъездом одну их упаковок аспирина аккуратно расклеил и зарядил люминалом, то есть фенобарбиталом. А затем положил в нашу аптечку, слегка надорвав кончик, - для опознания.
Остапенко еще не дрых, поэтому мне пришлось бормотнуть что-то про озноб, затем уж достать «колесо». А дальше дрыхлось на пять баллов, как будто никаких неприятностей. Даже снилось, что я конь, который всех лягает.
А наутро стало известно, что островок прочно припопился к одному месту, и течение нас больше никуда не тащит. Выглянув из люка, легко было заметить, что хотя воды вокруг еще предостаточно, но можно двигаться в любую сторону. Похоже, даже без надувной лодки. Правда, не бегом, а аккуратным пешим ходом. Баранка сделал промер собственным телом - воды оказалось по ордена. Однако подполковник и в этот раз посчитал любые движения лишними. Будем ждать вертолет - и точка. Уперся Петрович, выражая какую-то одномерную мысль - проклятый циклоид.
Я когда ботинки стал натягивать, - все-таки несолидно в носках при начальстве, - вдруг почувствовал, что-то мешает левому мизинцу правой ноги. Я скинул обувку, хорошенько потряс, из нее вылетело несколько щепочек и обрывок бумажки. Первые несколько секунд я не обращал на него никакого пристального внимания. Потом, когда в кабину залез Колесников с котелком, где плескался чай, - вскипяченный снаружи, на примусе, - в голове сработал переключатель. Интерес пробудился, и тогда я спешно прикрыл таинственную бумажонку подошвой другого ботинка.
– Комары здесь зело вредные, за ночь умучили, как фашисты, - сказал Серега, позевывая, - может, Кольке они по вкусу придутся. Он у нас все-таки фрукт земли сибирской и к разному гнусу более привычный.
– Враги-то не шуршали по кустам, не шлепали ластами аквалангисты из американского спецподразделения «тюлени», не полз ли сквозь грязь китайский спецназ с гордым именем «красные черви»? - лениво полюбопытствовал я, как будто со скуки.
Улыбка старлея спряталась в рот.
– Больно вы скептические стали, Глеб Анатольевич, сразу видно что в ученые подались… Ладно, пойду-ка рожу сполосну.
– Если хорошо помыть и потереть, Сережа, то даже рожа приобретет интеллигентное выражение лица.
Старший лейтенант, казалось, с трудом смирил свои голосовые связки, собравшиеся произвести какие-то нехорошие слова, и громко полез наружу.
Я оглянулся. В кабине из наших остались только Дробилин, что мучительно спал после очередной порции анальгина с реланиумом, и Маков - тот через раскуроченное днище пытался добраться до коленчатого вала. А еще присутствовал Хасан, который, прикрыв глаза, напевал что-то свое, родное и заунывное.
Я аккуратно отлепил бумажку от подметки и зажал между пальцев руки - так, чтобы сбоку ничего не было заметно. На ней нашел чиркнутые по-арабски слова.
«Начальство на родине приговорило тебя. Человек с усами и кепкой получил приказ не упустить тебя и доставить на север для расправы.»
Ногти моментально искрошили бумажку, а мысли вихрем закружились по голове.
Кто сделал писульку? Арабским, кроме меня, владеют тут еще двое. Остапенко и Хасан. Но Илья Петрович, судя по имеющимся у него усам и кепке, и есть тот, кто получил приказ. Значит, Хася тоже вышел на сцену. Ясно, что он не такой уж чайник и внимательно приглядывает за нами. Может, не совсем понимает, как работает наша аппаратура, но зато догадался о том, что мы пытаемся надрать американцам хвост. И еще вот - он мог ненароком услышать то, чему я не был свидетелем. Например, когда вылезал полюбоваться обстановкой, а по возвращении заметил потревоженную коробку для шифрограмм и взъерошенные взгляды Колесникова с Остапенко…
Ага, что-то проклевывется, какая-то шифрограмма могла поступить непосредственно перед аварией на дамбе. Причем из багдадской резидентуры. А Серега потом пустил «дымовую завесу» - дескать, сообщение не пробилось из-за помех.