И тут я вспомнил - волки. Посмотрел, а голубчики уже до десяти шагов дистанцию вежливости сократили, скалятся радостно. Заразили, значит, какой-то лихоманкой, а теперь собираются поживиться моей ланькой… Да и мной самим закусят. Елки - как я раньше не догадался, что они имеют виды на меня! Из последних сил, натужно одолевая сон, я навел ствол на животных и, как добрый доктор Айболит, который никогда не жалел пилюль, дал очередь. За двадцать шестой съезд! Четверых, по-моему, уложил на месте, три твари, получив ранения разной степени тяжести, с визгом и скулежом поползли в кусты… Ну что, поняли, зловреды, как иметь дело с майором госбезопасности? В магазине осталось только тринадцать патронов, это была последняя здравая мысль, что проползла в моем разгоряченном мозгу. Затем он переключился совсем на другое, нездравое.
На сон. Наверное, это можно было назвать сном, в котором я единовременно был зрителем - вернее, множеством зрителей, а также действующей силой - если точнее, множеством действующих сил.
Я видел свое тело чуть ли не со всех сторон, будто мой глаз был размером с полянку. Потом пространство многократно сложилось, образовав стопку, и тот же огромный глаз просматривал сразу несколько фрагментов местности: кусочек болота, кочку, торфяной островок, лужок, кустарник… Фрагменты резко, скачками, меняли прозрачность, и суперглаз наблюдал, как в калейдоскопе, то человека, бредущего по болоту, то людей, покуривающих на кочке, то мужчину и женщину, обследующих торфяной островок, то парня, взволнованно бегущего по лужайке, то труп, несуетно лежащий в кустарнике. Большинство из этих личностей было мне знакомо. Остапенко, Маков, Хасан, Лиза Розенштейн, американцы, виденные мной когда-то в деревне, а затем на надувной лодке, мертвый Серега Колесников.
Потом я, пройдя через какую-то многоцветную завесу, раздулся облаком и окутал всех этих недрузей-нетоварищей. Мой чувствующий полюс стал иметь отношение ко всем этим живым и мертвым душам. Он стал точь-точь, как электрон в валентном кристалле, что кружится почти одновременно вокруг множества атомных ядер.
Я, будучи Ильей Петровичем, размышлял о фактически проваленном задании и том, как все-таки достать шельму Фролова, где его проклятые следы, не от него ли донесся звук выстрелов… Я, являясь Колей Маковым, на бегу прикидывал, как бы половчее доложить товарищу подполковнику о том, почему враги грохнули товарища старшего лейтенанта, а прапорщика оставили целым… Я, как Хасан, искал вход туда, где его встретит небесный избранник Яхья и напоит Живой Водой из Манда-ди-Хайя… Я, в шкуре охранника Джоди Коновера, думал, что все это мероприятие не стоит тех монет, которые отстегивают в Корпусе Мира, и неплохо бы в укромном уголке все-таки трахнуть докторицу Лиззи… Я, будучи Лизой Розенштейн, прикидывал, был ли тот русский, что одним метким выстрелом утопил их лодку, тем придурковатым гебистом, который помог ей выкарабкаться из Большого Дома и Союза ССР…
Эти разномастные личности послушались моего приказа -вернее, какого-то веления, прошедшего сквозь меня и облачившегося в их мысли, - что непременно надо двигаться к той самой канаве и обязательно перебираться через нее.
…Ведь шельма Фролов побаловался стрельбой где-то на другой стороне канавы…
Если товарища подполковника тут нигде не видно, значит он ушел в западном направлении…
За канавой можно будет встретить феллахов и обо всем обстоятельно распросить…
Там, наконец, получится прикупить жратвы и курева, а также обнаружить проселочную дорогу, которая ведет в Эн-Насирию. В жопу всю эту экспедицию…
Где-то за канавой стоит Яхья-избранник в благоухающем облаке, воссиявшем от Источника Познания и Жизни, там найдется разгадка всему и ключ к бессмертию…
Я стал даже мертвым Серегой.
Это было сложнее всего. В отличие от других персон, которые неохотно принимали мой «электрон», заслоняясь сверкающими жгучими завесами, Серега лопнул, как пузырь, и я сразу оказался в мрачной пустоте, тянущей из меня силы.
Его приходилось поднимать и вести самому. Половина мышц уже не отвечала, но оставшиеся я должен был контролировать и насыщать энергией. Приходилось даже рассчитывать мышечную мощность, подводимую к костям. Серега был подпорченной силовой схемой, к ней я должен был подать напряжение. И я чувствовал его присутствие, как помеху; он напоминал кровососа, впившегося под лопатку, которого и согнать никак.
Все эти люди, живые и неживые, перлись сознательно и бессознательно к канаве, переходили через нее, далее перелезали через стену… А потом валентный кристалл распался, я некой силой упругости был вышвырнут сразу изо всех «ячеек» и вернулся в свое тело. Причем, измучился так сильно, что из оживленного бреда сразу переместился в глубокий плотный сон.
Когда открыл глаза, занимался уже следующий день. Костерок давно погас, и удивительно, что за это время меня никто не съел, не покусал, не поцарапал и даже не облизал. Хотя на трупах волков прямо сейчас сидело несколько птиц с хищным выражением на «лицах». Голова казалась более-менее ясной, и жар вроде бы прошел. Зато, как выяснилось, зудела кожа на боку, на бедре, на руке - в общем, на той стороне тела, которой я лежал на поверхности земли. Вернее на траве. Я приподнялся и глянул, что там случилось… «Эбэна мать», как выражается мой друг Хасан.
Кожа покраснела, покрылась волдырями, которые местами уже обратились в отслаивающиеся струпья. Я провел правой рукой по левой - особенных болевых ощущений никаких, просто отслоившаяся «шелуха» с легким кружением упала на траву. И тут я заметил, что падают струпики на мелкие-мелкие соцветия с остренькими пестиками и моментально там рассыпаются. После такой дележки крохотные кусочки мертвой кожи проваливаются в бутоны, которые сразу закрываются словно довольные рты. Да эта подлая растительность «бьет лежачего», компенсируя свою кожно-нарывную деятельность введением транквилизаторов! А сейчас, когда я оторвал бок от «травушки-муравушки», успокаивающие средства переставали действовать. Проникший яд жег эпидерму с все возрастающим садизмом, и унять его было никак. Не имел я в заначке целительных мазей и лекарств-"тормозов" - ведь сбежал с «Василисы», как говорится, в чем лежал.
Глубоким йоговским дыханием я отвлек себя от гадких ощущений, затем заставил двигаться. Запад сейчас четко выделялся зоной сумрака на горизонте. Почва под ногами вскоре увлажнилась, стала давать четкий след - это мне не слишком нравилось. А потом вода захлюпала под ногами, и со всех сторон принялись обступать заросли тростника. Вначале он был довольно обычным, однако вскоре потянулся к небу, стал смахивать на бамбук. Не тростник, а Тростник. Сразу вспомнилось, что у вавилонян сила, заставляющая его разрастаться на болотах, считалась божеством по имени Нидаба.
Кстати, когда я вступил в этот тростниковый лес, мне заметно полегчало, шкура-эпидерма перестала саднить, как прежде, и сменила красноту на более спокойный цвет, волдыри же быстренько подсохли. Полчасика передохнул и с зудежом было покончено, осталось только довольно приятное тепло.
Правда, в дальнейшем приятных моментов оказалось не так уж много. Тростник тянул в высоту примерно на полтора человеческих роста, а вода доставала порой до колена. Самое противное, что растительность была густо облеплена какой-то слизью. Больше того, она в виде канатиков перекидывалась со стебля на стебль. Крупные сгустки слизи имели что-то вроде ножек, тянущихся до самого низу. Памятуя о недавнем опыте взаимодействия с травой-муравой, я старался от этой гадости увиливать. Но затем понял, что непосредственно коже, кроме легкого чувства омерзения, она передать ничего не может. По крайней мере, сквозь куртку и брюки слизь не проникала.