На этот раз эксперименты проводились не непосредственно в здании института, а на одном из закрытых объектов в Подмосквьи. От Серпухова приходилось гнать по проселочной дороге километров двадцать, а потом начиналась хорошо огороженная территория.
На воротах, что оборонялись ражими людьми из Второго Главного Управления, висела незамысловатая табличка "оздоровительный пионерский лагерь «Пчелка». Однако при входе не только проверяли документы, но еще спрашивали пароль и допуск. За стальным высоким забором имелся лесок, по которому прогуливались напружиненные бойцы одного из спецподразделений Управления "С" ПГУ.
За леском можно было увидеть несколько бесхитростных строений, смахивающих на дачные домики, - здесь проживал вспомогательный персонал. Еще дальше располагалось довольно невзрачное блочное здание. Фасад был украшен плакатом: «В здоровом органе здоровый дух, в нездоровом - злой», планировка же выдавала больничку или, скорее, санаторий. В самом деле, тут размещались организмы товарищей, не слишком крепких умом и телом. А заодно большая часть оборудования, аппаратные, пультовые, лабораторные и прочие служебные помещения, также кабинеты и комнаты основного персонала.
В санатории отдыхало пятнадцать человек. Между делом на отдыхающих ненавязчиво ставились опыты. Научного и руководящего состава оказалось столько же - пятнадцать. Вспомогательного персонала - пятьдесят голов. Сюда включались медсестры, санитары, охранники, истопники и так далее. Вспомогательный народ не знал тайны, от него требовалось только четкое исполнение означенных обязанностей. Даже начальник охраны полковник Подберезный был уверен, что сторожит больных, нафаршированных какой-то пакостной инфекцией. Итого, получивших полный доступ насчитывалось всего пятнадцать.
Да еще четверо-пятеро «птиц» более высокого полета имели полное представление об экспериментах. Скорее всего, один из замов председателя, председатель КГБ, кто-то из Политбюро и, само собой, генсек. Научным главой проекта являлся, естественно, Бореев, административным - генерал-майор Сайко. Имелся еще главный врач - членкор АМН Колосков. Такие люди были способны довести до конца любое, даже самое гадкое, дело.
Кстати, об «отдыхающих». Всех отобрали из психиатрических лечебниц. Они были теми, кому суд назначил принудительное лечение. Особо буйные, со слюной на губах, среди них, естественно, отсутствовали. Зато присутствовал Фима Гольденберг. Это меня вспугнуло поначалу, но потом все устаканилось. Судьба еще раз улыбнулась, и Фима меня не признал. Скорее всего, после стольких лет интенсивного лечения он уже мало кого различал, поскольку полностью ушел в мир прекрасного и удивительного. Как говорится, аутизм крепчал. Впрочем, Фима не забыл внушительных кусков из каббалистических трактатов и порой проборматывал их. За что Сайко - в шутку, конечно, - прозывал его жидомасоном и сионским мудрецом. А вообще генерал-майор даже сигареты подносил Фиме, - несмотря на протесты Колоскова, - наверное, в знак уважения к знаниям пациента Гольденберга.
Подопытным, кстати, в «Пчелке» жилось намного лучше, чем в больнице. Во-первых, клевая жратва, такая же, как и у руководства, во-вторых - простор. У каждого бокс размером со школьный класс со своим персональным унитазом голубого оттенка, плюс общая комната не меньше спортзала. «Отдыхающих» выпускали каждый погожий день размяться на спортплощадку, а в баню водили два раза в неделю. Кстати, это начинание далеко не у всех вызывало восторг - за долгие годы больничной жизни пациенты привыкли радовать себя почесыванием.
По вечерам я с мышечно крепкими охранниками баловался в волейбол. (Без меня молодые люди соревновались в плевании на дальность, прыжках с дерева на меткость и тому подобных видах спорта.) По ночам играл в сексбол с «арбузами» и прочими «фруктами», имеющимися в наличии у Бореевской секретарши. (Не трахнуть эту девушку было бы безнравственно. В первую же нашу уединенную встречу она подняла старую тему о коитусе у китов.) Поэтому даже не надобилось ездить в город. Между прочим, по указанию свыше сотрудников проекта «Пчелка» отпускали в столицу нашей родины раз в две недели на одну ночевку и один денек. Отчего создавалось впечатление, что все мы тут немного подопытные и чуть-чуть больные.
Однако мощные аппараты, известные как «раздражители Ф-поля» были внедрены именно в потолки боксов с «отдыхающими», также имелись там замаскированные телекамеры. Хотя, конечно, я не мог ручаться, что их нет в моей светелке. Почему бы Борееву не понаблюдать без помех за мной из резервной пультовой, ведь там от ворот поворот получают все, кроме него, двух его помощников и Сайко. (В главной же пультовой дежурили сменами по три человека остальные сотрудники проекта.)
Начинали мы с самого нехитрого. Бореевская команда еще на опытах с братьями меньшими накопила достаточный материал - по крайней мере, в одной области. В области поведения. То есть была выделена и обследована группа метабиологических матриц-регуляторов, которые проявляли особый интерес к живым существам. То есть хотели устраивать их судьбу. А особенно такие матрицы жаждали руководить высшими приматами, гоминидами. Среди которых достойное место заняли наши почти разумные «отдыхающие».
Кстати, не исключено было, что какой-нибудь отдел института с помощью регуляторов другого рода успешно занимается провоцированием или успокоением землетрясений и наводнений. То есть разбирается с той частью судьбы, которая находится за пределами мира людей.
Бореевцы уже умели приманивать «раздражителем» те метантропные (пришлось полюбить такое гадкое слово) матрицы, которые заставляли наших подопытных беситься, злобствовать, иногда кого-то уважать и обожать. И вкладывать в это дело достаточно воли, чтобы иметь желаемый результат. Матричные регуляторы через мотивы, стремления и волю исправно управляли состоянием и взаимодействием людей - короче, тянули ниточки судьбы.
Ну, а нам оставалось при этом следить за гормональными показателями организма, кровяным давлением, альфа-ритмами, тепловым рисунком мозга и прочими следствиями.
Например, обожание стало таким напористым, что двое пациентов записались в «голубые», хоть некогда были грозой женскому полу и беглецами от алиментов. Единственная дама из числа «отдыхающих» едва не сделалась - несмотря на непомерные размеры и страшную личину - объектом группового изнасилования. То есть самой лакомой конфеткой. Хотя навались она хотя бы случайно на какого-нибудь любовника, и тот бы хрустнул и брызнул. Пришлось ее запереть на ключ, а всем лакомкам выдать западные бабозаменители да накачать умиротворителем-бромом, чтоб из ушей потекло. И все равно самый оз-з-зверевший самец каким-то образом перегрыз замок и вступил в преступную связь с этим трясущимся центнером жира. Он нашел свою судьбу.
Дежурный начальник смены, кстати, не воспрепятствовал самозванному самцу в этом бесстыдстве - видимо, имел какие-то дополнительные указания от Бореева.
Когда вызывались матрицы-регуляторы «горячего энтузиазма» и «глубокой ответственности», пациенты с неукротимым упорством и с выписанной на лицах внимательностью бросались обучаться разным ремеслам, в том числе плетению лаптей и вышиванию гладью. Дополнительным воздействием матрицы «полного спокойствия» удавалось достичь того, что двенадцать часов подряд наши подопытные без устали вышивали или вязали, на призывы к приему пищи не откликались, мочились под себя, то есть пребывали в состоянии «трудовой нирваны».
Короче, за их рабочую биографию можно было теперь не беспокоится. А Бореев вполне уверился, что как минимум проблему трудовой дисциплины, прогулов и интенсификации труда мы решили. И с так называемой «свободой воли» мы расправились, и в головах подопытных перестали гулять свисты. Что это было устроено с помощью нечистой силы - профессора не тревожило. Он собирался смело прививать общественно полезные формы инстинктивного поведения, чтобы в итоге придти к назначаемой и программируемой судьбе.