Выбрать главу

Однако время шло, безделье и затворнический образ жизни делали свое дело. Левушка устал, истомился от тоски и неопределенности. Он ни в чем не нуждался, условия его существования в остроге были вполне сносными. Тихон навещал всякий день, привозя домашнюю снедь, чистые сменные сорочки, свечи, книги Вальтера Скотта. Бывал и отец, но эти свидания причиняли юноше страдание. Велеть отцу не приезжать он не мог, это было бы жестоко. Однако видеть его потерянным, несчастным, тоскующим от бессилия!..

Левушка силился бодриться, делился с отцом впечатлениями от прочитанного и всячески показывал интерес к жизни. Но стоило Сергею Львовичу скрыться за дверью, юный правовед валился на жесткую кровать без сил и едва не рыдал от жалости к отцу.

На все вопросы о Кате предводитель отвечал уклончиво. Она у Давыдовых, свидание не разрешено - и только. Если б он мог знать, какие танталовы муки переживает сын, думая о Кате, возможно, тогда бы добился разрешения или нашел другое решение. Следствие все еще длилось, выявлялись причастные к делу, выяснялись новые обстоятельства, но Левушку уже не допрашивали, виновность его считалась доказанной.

Ночи для бедного юноши сделались пыткой. Он не мог спать, погруженный в мучительные размышления. Однако не о будущем страдальческом пути думал юный правовед. Его терзали сомнения. Признаваться в них он боялся даже самому себе, но воображение рисовало чудовищные картины, от которых Бронского бросало в жар, гнало с постели и лишало остатков сна.

Юноша гнал от себя видения, но снова и снова вспоминался золотой медальон на шее Кати, разорванная рубаха. Ужасные мысли посещали несчастного арестанта. Он никогда бы не решился ни о чем спросить любимую и понимал разумом, что ведет себя как совершенный болван, но ничего не мог с собой поделать. Юноша мерил шагами тесную каморку, кусал губы, стискивал кулаки. Однако едва закрывал глаза, склонившись на плоскую подушку, дьявольский соблазн вновь овладевал им.

Он видел Катю в объятьях Григория. Атаман рвал рубаху и ласкал нежную девственную грудь Кати, оставляя огненные поцелуи на ее шее и губах. И далее и более. Это делалось несносным, и Бронский стонал, метался на постели, покуда не наступал рассвет.

В самые злые минуты юношу посещала дьявольская мысль: а есть ли честь, ради которой он теперь страдает? А может, это звук пустой, химера, может, и нет давно этой чести? Однако тотчас едва не бил себя по щекам за подлые подозрения.

Иной раз являлось видение юной Афродиты, выходящей из воды, и это видение томило и мучило не менее жестоко, разжигая огонь и жажду, которую нечем было утолить. Тоска по любимой делалась нестерпимой, но Катя все не приходила, чтобы чистым взглядом и ласковой улыбкой прогнать сомнения и поселить мир в его душе.

Левушке непременно нужно было видеть Катю, посмотреть ей в глаза. Пусть даже все, что грезилось ему в кошмарах, случилось наяву - рядом с ней все делалось суетным и тщетным. Бронский стыдился своих сомнений, видя в них развращенность ума и греховный соблазн, однако избавиться от них не мог.

Рана его заживала, но болезненность облика делалась лишь явственнее. Отец тревожился, спрашивал, бывает ли доктор, не открылась ли рана. Тайная внутренняя борьба изнуряла юношу, и он терял силы, тая на глазах. И вот явилась противозаконная мысль у него, будущего законника! С каждым днем эта мысль утверждалась крепче в его замутненном сознании. Измученный бессонницей, пустым ожиданием и злой ревностью, Левушка задумал побег.

Он понимал, что изрядно навредит себе, по сути, подтвердив обвинение. Зачем арестанту бежать, если он невиновен? Только в страхе наказания. Однако теперь обезумевшему юнцу побег виделся избавлением. Мог ли он думать о последствиях и о будущем, когда болела душа, изгрызенная сомнениями, когда сердце рвалось к любимой?

- Катя, ангел мой! - стонал он в ночи.

Но вновь являлся зловещий призрак Григория, и соблазнительные видения приводили юношу в исступление.

- Бежать! Явиться к ней! - бормотал несчастный безумец. - И пусть будет что будет!

Эта мысль вконец укрепилась в нем, и теперь Левушка ждал удобного случая, чтобы осуществить сие противозаконное намерение.

19.

Сергей Львович не мог привести Катю на свидание, потому что она пропала. И сказать об этом сыну не мог: и без того ему худо приходилось. Когда хватились, поехали с Марьей Алексеевной к Давыдовым. Игнатий Ильич сообщил, что отправил Катю в гости к Наташе: соскучилась-де по подружке. Что ж, после пережитого она вправе себя наградить. Однако что же письмишка или записки не оставила для бедного арестанта?..

Марья Алексеевна на обратном пути все молчала, обдумывая услышанное от Игнатия Ильича.

- Она что-то задумала! - наконец, произнесла дама, подводя итог размышлениям. - Я это почувствовала еще тогда! Отчего же не остановила ее?

Она сочувственно смотрела на визави. Сергей Львович холодно пожал плечами и отвернулся к окошку.

- Нет-нет, это не праздный вояж! - воскликнула Денисьева. - У нее было что-то на уме!

Бронский устало зажмурился. Он думал, что сказать Левушке в другой раз и как он будет смотреть в его больные вопрошающие глаза. И странно устроено в свете, что судьба не дает передышки, лишая возможности насладиться радостью минуты. Теперь бы мирно радоваться счастливой развязке страшной размолвки длиною в жизнь...

Сергей Львович горько усмехнулся, вспомнив, как не так уж давно, отвезя Катю к Давыдовым, он спешил к Маше. В тревоге за ее здоровье, уверял он себя, однако его влекла неясная надежда. Теперь, когда Норов не стоял более между ними, казалось, нет уже препятствий их любви. Маша выскочила на крыльцо и протянула к нему руки, словно ждала его появления. А ведь он не обещал вернуться, ни слова не было сказано между ними! Выбравшись из коляски, Бронский принял ее в объятья и на миг забылся от восторга.

- Я виновата перед тобой, - пролепетала Марья Алексеевна, - я знала про кучера и не сказала.

Сергей Львович с недоумением смотрел на нее. Маша вдруг рассмеялась:

- Да о чем же я? Не то, не то хотела тебе сказать. Идем!

Она увлекла предводителя в дом, по лестнице увела в свою комнату. Теперь не на кого было оглядываться, некого бояться! Эта свобода до сих пор пьянила Марью Алексеевну. Ну, Настя зыркнула с любопытством, Василиса выглянула, не надо ли чего принести. И более никто! Никто не ворчит, не шпионит беспрестанно, не чадит своим тлетворным духом...

Бронскиц несмело огляделся, попав в святая святых любимой женщины. Все в этой комнатке казалось ему милым и трогательным: образа в углу над кроватью с теплившейся лампадкой, покойное кресло у окна с брошенным вязаньем, потрескавшееся бюро, томик Стендаля на туалетном столике, полка с книгами, небольшой камин с потухшими углями...

Усадив гостя в кресло, хозяйка устроилась на стуле, но не усидела, а взялась ходить, в волнении ломая руки.

- Я должна сказать тебе, отчего я заболела, - начала она с усилием. - Собиралась тотчас все рассказать, но случилась беда с Левушкой... Верно, теперь все несущественно, вздор, но ты должен знать...

Марья Алексеевна передала ему рассказанное Норовым в тот памятный день, когда она потребовала оставить их дом. Бронский слушал и менялся в лице. Его убеждение, окрепшее в последнее время, что он живет не свою жизнь, получило подтверждение. Предводитель слушал и смотрел на Машу, которой вовсе нелегко было повествовать об изломанной судьбе, и пронзительная жалость затопила его сердце. Жалость и нежность. На миг подумалось: если б дети не встретились в метели на мельнице, они могли бы жить дальше точно так, как жили, не зная о страшной ошибке судьбы. Возможно ли?