Это была приятная мысль. Приятно было знать, что он уже считает ее своей и что все остальные считают так же. Знать, что он будет оберегать ее, даже кулаками, если понадобится. Но было и что-то унизительное в этом: Оуэн как будто считает ее частью своего имущества, своей вещью. Он даже не спрашивает, хочет ли она быть его женой. А вдруг ей захотелось бы внимания кого-то из мужчин, которые теперь, похоже, не решаются и подойти к ней?
— Но ты ведь не стал бы на самом деле драться из-за меня, правда? — спросила Шерон. — Ну если, к примеру, кто-нибудь из мужчин взялся бы проводить меня?
— Стал бы, — ответил он, стискивая ее запястье. — Тут каждый знает, что лучше не становиться мне поперек дороги, знают, что ты моя, кариад, что мы с тобой поженимся. Когда наступит лето, ведь так? В церкви, на глазах у всего поселка?
Все это звучало так, словно давно уже было решено. Ну а если она скажет «нет»? Но она не хочет говорить «нет». Оуэн Перри уже давно нравился ей, она обратила на него внимание задолго до того, как зимой он начал провожать ее из церкви.
— Оуэн, — сказала она, положив голову ему на плечо, — больше всего на свете я хочу жить так, как живут другие женщины. Когда я была замужем за Гуином, я чувствовала себя спокойно, я была как они, но это длилось так недолго. Прошу тебя, Оуэн, береги себя. Не оставляй меня одну.
— Оуэна Перри не так-то просто завалить, — ответил он с коротким смешком. — Шерон! — Он опять принялся целовать ее. — Позволь, кариад. Мы поженимся следующим летом… или раньше… Если ты понесешь, сразу же поженимся. Ну позволь мне. Вот так, ладно? — приговаривал он, забираясь рукой ей под юбку, поглаживая ее щиколотку, лодыжку, колено.
У нее не было времени, чтобы размышлять, решение нужно было принять сейчас же. Она ответила на его поцелуй, но свободной рукой прижала его ищущую ладонь к своему колену, не позволяя ей двинуться дальше. Если она не остановит его сейчас, ей придется принять его защиту и покровительство до конца своих дней. И ей хочется этого, хочется больше всего на свете. Но что-то все же мешало.
— Я не хочу, — прошептала она. — Оуэн, я не хочу. — Она прекрасно знала, что он может и не прислушаться к ее словам. И если он будет настаивать, она уступит ему. Ей совсем не хочется обижать его или испортить отношения с ним. И все ее женское существо откликается на его страсть. Ей так хочется отдаться ему.
Оуэн резко отстранился и поднялся на ноги. Он стоял спиной к ней, глядя вдаль, на раскинувшийся у подножия холмов поселок.
— Прости меня, — сказала Шерон. Она поправила юбку, подтянула ноги и обхватила колени. — Я не хотела дразнить тебя, когда шла с тобой сюда, Оуэн. Я просто не заметила, как высоко мы зашли. — А все потому, что была слишком взволнована неожиданной встречей с графом и тем, что он мог подумать о ней, увидев ее, идущую с Оуэном в горы. — Я хочу, чтобы ты просто целовал меня.
— Вы с Гуином ходили когда-нибудь так же в горы? — спросил Оуэн, хмуро посмотрев на нее через плечо.
Она помедлила с ответом.
— Да, — сказала она наконец. — Но это было только один раз, за неделю до свадьбы.
Она согласилась тогда пойти с Гуином в горы только потому, чтобы это произошло с ней не в тесной спаленке его дома, в двух шагах от его родителей, от Хью и Мэри. Она хотела, чтобы хотя бы в первый раз они были совсем одни.
Оуэн опять отвернулся и молча смотрел на огни поселка в долине.
— Это из-за того, что случилось с твоей матерью, — проговорил он наконец. — Ты держишься недотрогой, Шерон Джонс. Но может, именно это мне и нравится в тебе больше всего. Твоя гордость, твоя неприступность. Хотя кое-что у меня сейчас страшно болит оттого, что мне не удалось полюбить тебя как следует.
— Прости меня, Оуэн, — повторила Шерон. Недотрога. Интересно, какого он был бы мнения о ней, если б узнал, что случилось прошлой ночью? Она уперлась лбом в колени и закрыла глаза. Она и думать не хотела о прошлой ночи.
— Я не могу, — тихо продолжил он, — не могу поцеловать тебя, Шерон. Я сейчас боюсь даже дотронуться до тебя. Дай мне остыть.
Какое-то время они молчали. Она чувствовала глубокую благодарность к нему за его сдержанность. Ей не следовало так высоко заходить с ним в горы. Она и в мыслях не держала этого, она сама не заметила, как они оказались здесь. А он наверняка подумал, что она идет с ним по доброй воле.
— Оуэн, — спросила она, — скажи, ты сделал что-нибудь, чтобы спасти Йестина?
— Я же говорил тебе, — ответил он, — я не знаю никого из «бешеных».
— Но кто же тогда знает? — спросила она. — Если не ты, Оуэн, то кто?
— Он ведь легко отделался — или не так? — ответил он. — В его доме ничего не тронули. Он получил от них только десять ударов. И он даже вышел сегодня на работу, как я слышал.
— Йестин не захотел отлеживаться. Ты же знаешь, он такой упрямец, — возразила Шерон. — Но его спина! Ты бы только видел ее, Оуэн! Она воспалилась и вся изранена. Вчера ночью она была вся в крови.
— Ну и что? — сказал Оуэн. — Все равно он легко отделался, Шерон. Он получил всего десять ударов.
И тут ее осенило.
— Так это ты? — выдохнула она, вглядываясь в его неподвижную спину. — Ты устроил, чтобы его не наказывали сильно? Оуэн, неужели это сделал ты? Десять ударов, а не двадцать, как другим мужчинам? Значит, ты все-таки заступился за него?
— Я не знаю никого из «бешеных»! — оборвал ее Оуэн. — Я никак не могу повлиять на них.
Но Шерон уже вскочила и, подбежав к нему, обняла его сзади, прижимаясь щекой к его крепкому плечу.
— Это сделал ты, — повторила она. — Ты помешал им разгромить его дом и отговорил их от жестокой трепки. Это благодаря тебе он смог сегодня подняться. Ты сделал это — или, скажешь, я не права?
Он тяжело вздохнул.
— Чем меньше ты будешь знать об этих вещах, тем лучше будет, Шерон, — сказал он уклончиво. — Пойдем, пора возвращаться. Скоро совсем стемнеет.
— Оуэн, — зашептала Шерон, целуя его сзади в шею. — Я люблю тебя, люблю. Я очень, очень люблю тебя.
Он повернулся к ней, крепко обнял и поцеловал.
— Ты хочешь, чтобы я не сдержался? Не дразни меня, Шерон. Пойдем, я отведу тебя домой, ты заберешься в свою постель и будешь там одна, как тебе этого хочется. Ну, пошли? — Он разжал крепкие объятия и протянул ей руку.
С благодарной улыбкой она взяла его руку и крепко сжала ее.
— Спасибо тебе, Оуэн, — сказала она, когда они двинулись вниз по тропе. — Спасибо за все, что ты сделал для меня. Я знаю, ты сделал все, что мог. Ты такой замечательный!
— Ничего ты не знаешь, Шерон, — тихо ответил он. — И слава Богу, что не знаешь. Но я рад видеть, что ты счастлива, кариад. Ты такая красивая, когда улыбаешься.
Как все-таки хорошо, вдруг подумалось Шерон, быть любимой Оуэна, быть его кариад.
Алекс получил из Лондона известие, которое расстроило его. Хартия, несмотря на то что под ней были собраны тысячи подписей со всех земель Великобритании, была отвергнута парламентом. Ничего другого и не приходилось ожидать, учитывая, что тон в парламенте задавали крупные землевладельцы, заинтересованные в сохранении существующего порядка вещей.
Но хотя и сам Алекс входил в число крупных землевладельцев, он считал, что наступила пора перемен. Чувствовался какой-то подъем, брожение умов, отовсюду слышны были рассуждения о том, как переустроить страну. Особенно отчетливо он стал осознавать это с тех пор, как приехал в Уэльс.
Но хартия была отвергнута.
Тут было над чем поразмыслить. Людей явно не порадует эта новость, особенно сейчас, когда они и так раздражены снижением заработной платы.
Последнее рассуждение заставило Алекса опять подумать о том, как защитить себя. Специальные войска. Но он может решиться на это только в самом крайнем случае. Черт возьми, он понимает этих людей!
Он решил вызвать в Гленридский замок Оуэна Перри, того самого Оуэна Перри, который вел ночное собрание. Рабочего с чугунолитейного завода. Дружка Шерон Джонс. Он пытался не думать о ней. Он надеялся, что она больше не появится в замке.