Итак, три первые строфы. Когда я круг мыслей, образов и чувств, содержащихся в этих строчках, пытался уложить построчно же в русское стихотворение, получалась сухомятка. Наиболее верным принципом я считаю другой: воспринять эти строфы в целом и в целом же выразить по-русски. Но получилось, увы, на строфу больше.
О, господи, они не виноваты.
Мои враги. Та разница стара.
Меня ты певчим сотворил когда-то,
Им когти дал и черный цвет пера.
Они не виноваты, но за что же
И мудр и милосерден без границ
Меня, пичугу белую, о, боже,
Ты бросил в стаю черных этих птиц?
Что общего отыщется меж нами?
Какая мысль в виду имелась тут?
Мой белый цвет, как вражеское знамя
Они воспринимают — и клюют.
Я падаю, летят по ветру перья,
Галдеж, не слышно песенки моей.
Пусть так. Но для чего — спрошу теперь я —
Мне падать непременно в гущу змей?
По следующим двум строфам пусть читатели судят о степени точности перевода, а если их эта степень точности не удовлетворит, пусть попробуют перевести сами. Напечатаем подстрочник и перевод в два столбца:
Ведь кому-кому, а тебе хорошо
ведомо, господи,
Что птицы когда-то произошли
от пресмыкающихся,
И каждое пресмыкающееся
с черной завистью
Смотрит на полет птицы.
И как бы ни было оно жалко по
сравнению со мной
Именно тем и сильнее меня,
Что, будучи не в силах парить,
Не имеет и страха падения.
Кому-кому, тебе-то не годится
Не знать простых вещей
наверняка,
Что зависть пресмыкающихся
к птицам
Всегда была остра и велика.
Ползучий гад уж тем меня
сильнее
И тем меня вооруженней он,
Что, радости полета не имея,
Зато и страха сверзнуться
лишен.[2]
Я считаю, что подобная степень вольности не дает еще основания ставить под стихотворением: «Вольный перевод с армянского, имярек».
Поскольку эти заметки называются «Как мы переводим» и задача у них — показать широкому читателю стихов нашу переводческую лабораторию, кухню, соотношение подстрочника с получающимся конечным результатом, я осмелюсь закончить эти заметки еще двумя конкретными примерами из своей переводческой практики. Небольшое стихотворение Павла Боцу. Вот что я получил в качестве исходного, так сказать, материала.
У памяти законы неопределенны, неясны.
Ее багаж (возы) еще в пути (мы еще многое вспомним).
Я жду ее звонка, какой-нибудь вести
Лучше или хуже, или так себе.
Она придет и поздним часом принесет,
Распустит почки болей, забот, горестей,
Она не заботится, что принести,
И не выбирает, не отделяет пшеницу от плевел.
Она не прилавок (базар), чтобы подойти —
И выбирать, что нравится.
При ее дуновении вздрагивает одновременно
И белена (бурьян), и шелестящие тополя.
Теперь стихотворение в переведенном виде. Я назвал его «Память».
У памяти моей свои законы,
Я рвусь вперед, стремителен маршрут,
Ее обозы сзади многотонны,
Скрипят возы и медленно ползут.
Но в час любой, мгновение любое —
Как бы звонок или включают свет.
Ей все равно — хорошее, плохое,
Цветок, плевок, ни в чем разбора нет.
Где плевелы, пшеница — нет ей дела,
Хватает все подряд и наугад,
Что отцвело, отпело, отболело,
Волной прилива катится назад.
Тут не базар, где можно выбрать это
Или вон то, по вкусу и нужде,
Дожди, метели, полночи, рассветы
Летят ко мне в безумной чехарде.
Ей все равно, как ветру, что тревожен
Проносится над нами в тихий день
И всколыхнуть одновременно может
Бурьян, жасмин, крапиву и сирень.
вернуться
Целиком эти стихи можно прочитать в журнале «Москва» № 4 за 1976 год.